Поэтому птица в неволе поет - Майя Анджелу

В одном из первых рядов, справа, мистер и миссис Стюарт, которые лишь несколько часов назад валились с ног у нас во дворе, умаявшись над хлопком, сидели на кончиках шатких стульев. Восторг, которым исходили их души, сиял на их лицах. Белые задаваки еще получат по полной. Разве не это говорит священник, разве не цитирует он слова Самого Господа? Их освежала надежда на мщение и обещание правосудия.

– А-а-ах. Р-а-ах. Я говорю… Любовь. У-у-у-у-у, любовь. Она ничего не требует для самой себя. Не нужно ей всеми командовать. Уа-а-а. Не нужно всеми руководить… Уа-а. Не нужно главенствовать. Уа-а. Она… я говорю о любви… Ей не нужно… Ах ты ж, Господи… помоги мне нынче… Ей не нужно бить поклоны и лизать ноги…

Те, кто на протяжении всей американской истории бил поклоны и лизал ноги, радостно и непринужденно покачивались в церковном шатре. Умиротворенные тем, что при всей своей нищете и убогости они как минимум не обделены любовью, а кроме того, «когда придет час всем восстать, Иисус отделит агнцев (нас) от козлищ (белых)».

– Любовь – это простота, – громогласно подтвердили прихожане.

– Любовь – это бедность. – Он, значит, говорит про нас.

– Любовь – это безыскусность. – Я подумала, а ведь верно. Простота и безыскусность.

– Любовь – это… о-хо-хо. Лю-бовь. Где ты? У-у-у. Любовь… Хмык.

Один из стульев все-таки подломился, треск дерева разорвал воздух в дальней части церкви.

– Я взываю к тебе, но ты не откликаешься. У-у-у, о любовь.

Прямо передо мной раздался еще один вопль, и крупная женщина рухнула лицом вперед, воздев руки над головой, точно перед крещением. Этот всплеск оказался заразительным. То тут, то там вскрикивали – будто хлопали хлопушки на День независимости.

Голос священника напоминал маятник. Он качался влево – вниз, вправо – вниз, влево – и:

– Можешь ли ты называться братом моим и при этом меня ненавидеть? Разве это любовь? Можешь ли ты называться сестрой моей и презирать меня? Неужели это любовь? Можешь ли ты называться другом моим и при этом наживаться на мне, обходиться со мной не по совести? Разве это любовь? Ах, дети мои, я войду сюда…

Прихожане покачивались в конце каждой фразы. Подчеркивая. Подтверждая.

– Войди сюда, Господи.

– И попрошу вас открыть сердца ваши и впустить туда любовь. Простить врагам вашим ради Господа. С любовью, о которой говорил Иисус, относиться к этому несовершенному миру. В нем сильно не хватает любви и милосердия.

Голос падал, взрывы становились тише и реже.

– Повторю вам слова апостола Павла: «А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше».

Прихожане удовлетворенно притихли. Даже если здесь они – отбросы общества, в белых мраморных небесах они станут ангелами и воссядут по правую руку от Иисуса, сына Божьего. Господь любит нищих и ненавидит тех, кто высоко вознесся в этом мире. Разве не сказал Он, что проще верблюду пройти в игольное ушко, чем богатому войти в царствие небесное? Их уверили, что они единственные поселятся в этой земле, текущей медом и молоком, – за вычетом, понятное дело, нескольких белых, вроде Джона Брауна, про которого написано в книгах по истории, кстати, говорят, он был не в своем уме. Все, что надлежит делать всем чернокожим, а участникам молитвенных собраний в особенности, – терпеть эту жизнь с ее тяготами и невзгодами, потому что в назначенный срок их ждет благословенная обитель.

– В назначенный срок, когда настанет утро и вся святые Господни вернутся домой, мы расскажем про то, как всё преодолели, и в назначенный срок повесть эта станет нам понятнее.

Нескольких упавших в обморок приводили в чувство в боковых проходах, и тут проповедник открыл двери церкви. Произнеся: «Благодарствуй, Иисус», он запел строки длинного гимна:

Пожилые дамы подхватили гимн и запели в нерушимом единстве. Гудящая толпа стала напоминать рой усталых пчел, беспокойных, стремящихся в родной улей.

– Все те, кто слышит мой голос, но у кого нет духовного пристанища, у кого на сердце тяжесть и бремя, придите ко мне. Придите, пока не поздно. Я не прошу вас присоединиться к Церкви Господа во Христе. Нет. Я – служитель Господа, и цель этого собрания – вернуть к Нему заблудшие души. Если вы хотите нынче вечером вступить в лоно церкви, назовите сами, к какой именно надумали присоединиться, и мы укажем вам представителя этой организации. Могу я попросить выйти сюда по одному дьякону из следующих церквей?

Это была настоящая революция. Неслыханное дело – священник призывает представителей других церквей. То было первое проявление Любви между проповедниками. Представители разных общин вышли к алтарю и встали в нескольких футах друг от друга. Обращенные грешники потекли по проходам, чтобы пожать руку проповеднику и остаться поблизости – иных направляли к одному из стоявших рядком дьяконов. В тот вечер было спасено свыше двадцати человек.

По поводу спасения грешников поднялся почти такой же переполох, как и по ходу проповеди в песнопениях.

Матери Церкви, пожилые дамы, к редеющим волосам которых были пришпилены кружевные диски, провели собственное служение. Они обошли новообращенных по кругу с пением:

После того как собрали пожертвования и вознесли последнюю хвалу во славу Господа, проповедник попросил, чтобы все присутствующие вновь обратили душу свою к Господу, а земные труды – к Любви. На этом собрание закончилось.

Снаружи и по дороге домой участники собрания продолжали делать вид, что волшебство существует на самом деле – так дети возятся с куличиками в песочнице, не желая признаваться, что игра завершилась.

– Нынче на него Сам Господь снизошел, верно?

– А то. Экое он в нем нынче зажег пламя.

– Слава Господу. Уж как я рад, что спасся.

– Верно. Так оно совсем другое дело.

– Жаль мне, что те, на кого я работаю, не слышали этой проповеди. Понятия же не имеют, что их ждет.

– В Библии сказано: «Кто имеет уши слышать, да слышит!» А кто не слышит – ему же хуже.

Их так и грела праведность бедняков и исключительное положение угнетенных. Пусть у белых есть деньги, власть, сегрегация, сарказм, огромные дома, школы, газоны как ковры и книги, а самое-самое главное – пусть у них есть их белая кожа. Пусть я буду робким и низменным, пусть в меня плюют, пусть меня притесняют на этом кратком этапе – зато потом не придется целую вечность поджариваться в адском пламени. Никто и никогда не признавался в том, что христианам и прочим любвеобильным людям нравится представлять себе, как Дьявол будет до скончания времен вертеть их обидчиков на своем вертеле над пылающим огнем, в серной вони.