Болото - Марьяна Романова

Лариса появилась в их самодельном Эдеме то ли плодом запретным, то ли искушающим змеем. Ее красота была вне уловок, ухищрений и трендов – честная простая красота. Ей было всего двадцать два года и она вела себя как человек, у которого все впереди. Чужие перспективы часто завораживают обреченных. Как вампира – кровь. Максим давно чувствовал себя доживающим, и вдруг, совсем рядом, человек, у которого есть будущее.

Он старался если и рассматривать Ларису, то украдкой, исподтишка. Но Рада, конечно, заметила, поняла. Догадалась, что он сравнивает. В те дни она часто свое лицо в зеркале рассматривала – впервые за много лет. Не машинально, не чтобы удобнее причесываться было, а въедливо, как биолог рассматривает в микроскоп инфузорию. Она пыталась взглянуть на себя глазами Максима.

Рада похожа на куклу из пергамента, долгие века пролежавшую в саркофаге фараона, извлеченную на свет учеными, удивляющимися: «А она хорошо сохранилась!» Она и правда сохранилась хорошо – для куклы из саркофага. Она была стойким оловянным солдатиком, никогда бы не позволила себе распуститься. Хорошая стрижка, хороший крем. Только вот то, что обычно перечисляют в качестве признаков красоты – кожа, волосы, ноги длинные – все это обманка, пустая формула с отсутствующим пятым элементом. Красота – это энергия, и всё. Достаточно этой самой движущей силы, чтобы любое невзрачное сочетание черт окружающие начали воспринимать эталоном. Рада была холеная, в платье дорогом. А у Ларисы был волшебный пятый элемент. Но все это только мысли. На что он теперь способен? Он не хотел бы оказаться из когорты «единожды предавших». Просто мысли.

* * *

Время шло, и за Ларисой все-таки пришли.

Сначала Рада услышала какой-то птичий крик Ларисы, потом увидела, как та бежит в дом с перекошенным от ужаса лицом, и только после этого обратила внимание, что возле их дома припарковался знакомый грузовичок. Автолавка. И за рулем тот самый улыбчивый загорелый мужчина с пышной пшеничной бородой – видимо, это и был Яков. Встретив взгляд Рады, он приветливо помахал рукой. Он не был похож на преступника. И судя по всему, совсем не волновался.

Максим то ли услышал звук подъезжающего авто, то ли был предупрежден Ларисой – но он вышел из дома, плотно закрыв за собою дверь, и за его спиной лязгнул засов – видимо, он сказал Яне и Ларисе закрыться изнутри.

Светлобородый же мужчина невозмутимо подошел к их калитке, перекинув руку, нащупал крючок.

– Хозяева, уж не серчайте, я на минутку к вам! Надолго не побеспокою. Вот вам медку лесного принес, – и он вручил Раде довольно увесистую банку с янтарным медом.

– Спасибо, – была вынуждена сказать та. – А вы… Зачем к нам?

Он без приглашения уселся на лавку перед верандой, которую Максим сам сколотил из толстого ствола поваленной березы, найденного им на опушке леса. С тяжелым вздохом утер пот со лба, как будто бы не на авто приехал, а шел километры по солнцепеку. Но поза его была расслабленной и взгляд не бегал.

– Меня Яковом зовут… Мы виделись уже, я вас помню, но так и не познакомились.

Максим коротко пожал ему руку. Рада заметила, что одна из занавесок в доме заколыхалась, и кажется, разглядела за ней бледное испуганное лицо Ларисы. Яков сидел к окну спиной.

– Беда у меня, – покачал головой Яков. – Дочка-красавица есть у меня, болеет с детства. Чего я только ни делал… Сейчас уже двадцать четыре года ей. Воспитал как мог… Только вот живет она словно в двух мирах – настоящем и придуманном.

– А мы-то здесь при чем? – осторожно спросила Рада.

– Дочка вчера из дома убежала. Люди говорят, видели, будто бы она к вам пошла, – простодушно объяснил Яков. – Да и я, когда подъезжал, углядел, как она в дом неслась. Человек она совершеннолетний, вольный. Да и вы люди взрослые. Нравится вам, чтобы Лариса моя жила тут – пожалуйста. Только вот предупредить хотел – не верьте вы ей.

– Вы приехали, чтобы забрать ее? – спросил Максим.

– Ох, миленький, – Яков грустно улыбнулся и потер бороду.

Рада обратила внимание, что для деревенского у него очень ухоженные руки – ладонь узкая, пальцы длинные, и ногти чистые, красивой овальной формы. – Я бы и забрал ее, но не волоком же волочь. Если пустишь поговорить с ней, и то благодарен буду. А уж дальше – как она сама решит. Я ведь не злодей какой-нибудь.

– Послушайте, ну хватит притворяться! – вышел из себя Максим. На его лбу пульсировала синяя жилка – так было всегда, когда он нервничал. – Да, ваша Лариса у нас. И мы хотели вызвать полицию! У нее веревки на руках были и следы от них синие! Ее же на привязи держали, а вы нам еще в лицо улыбаетесь!

Яков не смутился – взгляд его остался спокойным, только стал немного грустным.

– Полицию ты, сынок, обязательно позови, – посоветовал он. – Я и сам об этом уже думал. Все жалко мне Лариску – девка молодая, и рассуждает иногда здраво… Мы же в своей деревне замкнуто живем, все наши знают о ее недуге, никто в жены брать не хочет. Но я все время надеюсь – может, какой парень влюбится и разделит со мною крест. Или в город ее перевезти как-то… Знаешь, милый, как мне иногда хочется полицию вызвать, когда она буянит? Но те ведь сразу в «скорую» позвонят. Увезут мою Лару в психушку, нарисуют справку и все – нет у девки будущего…

– Вы что, не слышали, что я сказал? У нее веревки на руках были!

– А на бедрах – порезы, – вздохнул Яков. – Она с тринадцати лет себя ножом режет. Говорит – ей так боль переживать проще. А какая у нее боль? Живет – как сыр в масле катается. Даже работать ее не заставлял никогда никто, на всем готовеньком. Сначала она руки резала, но потом надоело ей, что все таращатся. На ноги перешла. Вы там попросите ее юбки поднять. Свежие следы увидите. Вчера утром я ее застал – сидит на крылечке заднем и режет. Аккуратно так – как будто бы первоклашка пишет в прописях. И к рукам приглядитесь – все в белых шрамах. И веревки она сама себе вяжет. Затянет и ходит, а потом синяки остаются. Однажды вообще ужас был, – Яков даже голос понизил. – На шею веревку накинула. Мать чуть удар не хватил. Лет пятнадцать Ларе было. Потом она говорила, что не собиралась насмерть вешаться. Просто хотела испытать, что это такое… Потом ходила месяц с синей полосой на шее, людей пугала.

Рада и Максим переглянулись. Хитроглазый мужичонка как будто бы не о своей, а об их дочери рассказывал, о Яне. Это Яна резала ножиком свою плоть. Именно так и было – начала с рук, а потом, утомленная истериками матери, стала резать бедра, чтобы спрятать можно было. Чуть что произойдет, что она сама стрессом считает – запирается в туалете, и потом Рада видит плохо замытые следы крови на кафеле. Опять, значит, истязала себя. Психолог, к которому Яну однажды привели, сказал – не драматизируйте, это само пройдет. Это не тот сорт саморазрушения, который приводит к прыжку с крыши. Девочка просто диалог с болью строит – пытается перевести боль души на понятный ей язык тела.

А потом страшный случай с веревкой. Однажды дочь вышла к завтраку с фиолетовым следом на шее. Рада едва не скончалась тем утром – дочка уже и в школу ушла, а у нее все руки тряслись и голос дрожал. Еще и Сашеньке передалась нервозность матери. Яна клялась, что о суициде она не думала и не собирается, но в ее взгляде была затравленность – и разобраться Раде помешала истерика сына, растянувшаяся на несколько недель. А потом все замялось само собою, и синяк прошел, и дочь как-то повеселела.