До последнего вздоха - Лариса Павловна Соболева

что за подземное здание без окон и дверей мы обнаружили.

Вверху раздался голос Аси, выдававший ее нетерпение:

— Мальчики! Что там у вас?

— У нас тут… не знаем что! — сообщил Аристарх.

— Как так? А можно нам с Леной к вам?

Головы «мальчиков» одновременно запрокинулись, все трое уставились на голову Аси в проеме, каждый соображал, как не пустить девушек в подземелье, они же упрямые. Не хватало из-за них застрять в этом не самом приятном месте. Сообразительным оказался Аристарх, чихнув, он крикнул:

— Здесь четыре стены без окон и дверей. Пыльно. Хочешь задохнуться от пыли и недостатка воздуха? Мы поднимаемся.

— Да, здесь мрачновато, но не сыро и не пыльно, — ни к кому не обращаясь, проговорил Михаил тихо и громко добавил: — Лезьте вверх, пацаны, я подстрахую.

1939 год. Загадка без подсказки

Записи Кушелев вел давно, это были и его мысли, рожденные ситуациями, и полюбившиеся цитаты, и различные заметки по разным поводам, и стихи, и мелким почерком цифры написаны, что они означают — непонятно. И рисунки на страницах имелись, довольно приличные, сделанные карандашом и тушью. Конечно, Германа интересовали последние записи, но… и он не понял, где написано то, о чем Петр Ильич говорил — тайна и золото.

— Вы найдете, — верила в него Катя. — У вас хорошее образование, вы умный, думаю, самый умный в нашем городе, у вас получится.

Ну что можно ответить на щедрые авансы? Только рассмеяться, что обижало милую девушку, он спешил заверить ее, будто смеялся больше над собой, потому как не соответствует той характеристике, которую дала она.

Пытался принять участие в расшифровке и Василий, но от него было мало пользы, точнее, вообще никакой, а он старался.

— Василий… — сидя напротив за столом совещаний, ласково сказала однажды Катя, подпирая подбородок ладонью. — Ты делаешь прекрасные горшки и тарелки с кружками, но твои предложения…

И даже не договорила, а состроила гримасу и отрицательно с некоторой ленью покачала головой, это воздействовало на парня, он рассердился:

— Катюха, ты злая.

Положив локти на стол и подавшись корпусом к нему, Катя ласково поправила Васю:

— Справедливая.

— Не ссорьтесь, молодые люди.

— А вы, стало быть, старый, — поддела его она.

— Взрослый, — поправил ее Герман, отплатив той же монетой. — А Катя, Василий, не злая, она дерзкая. Немножко, самую малость. Итак, мы не знаем ключа…

— Какого ключа? — заинтересовалась Катя, забыв, что надо бы надуть губы, демонстрируя обиду.

— С помощью которого можно прочесть местонахождение сокровищ Беликова. Понимаете, ребята, Петр Ильич зашифровал сообщение, так делают в тех случаях, когда хотят исключить возможность попадания ценных сведений в дурные руки. Но мы, к сожалению, пока не можем понять, где эта шифровка и где ключ, точнее шифр, к тайне Элизиума.

— Знаете, мне кажется… я могу ошибаться, но Петр Ильич…

Внезапно Катя замолчала, закусила нижнюю губу, нахмурилась, глядя в точку на столе, видимо, вспоминала момент, о котором хотела поведать. За полтора месяца работы с ней она не раз выручала Германа ненавязчивым советом, ведь он попал в незнакомую и своеобразную среду, которую совсем не знал, да и не так проста она оказалась — среда. Здесь другие люди, чаще открытые и правду-матку рубят сплеча, иные у них привычки, манера общения, взгляды, а Катя помогала во всем этом разобраться. Он доверял ей, поэтому терпеливо ждал, что накопает девушка в памяти, и дождался:

— Сокровище Беликова и тайна Элизиума… не одно и то же.

— Как так?

— Он говорил будто про разные вещи, золото Беликова — одно, а тайна Элизиума другое, Петр Ильич их не смешивал… Ну, я не знаю, как объяснить.

— Не волнуйтесь, Катюша, я понимаю, о чем вы говорите, нам предстоит искать два объекта, верно?

— Не знаю. Правда, не знаю. Я только своими ощущениями поделилась, а утверждать… нет, не могу.

Он обхватил ладонью подбородок и листал страницы, скоро выучит все записи наизусть, но в данном случае, листая, надеялся на момент, когда в глаза бросится нечто нетипичное. Такой феномен случается, это как озарение.

— А вам не кажется, Герман Леонтьевич, что убили Петра Ильича из-за сокровищ? — отвлек его Василий.

— Не исключено, — согласился тот. — Если кто-то узнал, что Кушелев нашел золото, то мог прийти к нему и попытаться выведать, где оно лежит. Да, это мотив. Я узнавал в милиции, у них до сих пор нет версий, а эта подходит.

— Но кто же мог узнать? — задумалась Катя. — Даже мне стало известно в самый последний миг, когда Петр Ильич умирал, а мне он доверял… Или не доверял?

От мысли, что Кушелев не доверял ей, она расстроилась, на глаза девушки навернулись слезы, Герман успокоил ее:

— Доверял, разумеется, в этом сомнений нет. Возможно, Кушелев обнаружил золото в день убийства, он просто не успел поделиться находкой.

— Я не должна была приходить, — сказала Катя, — мы договорились, что на следующий день я предоставлю каталог. Но мне не терпелось показать работу, я так хорошо оформила… Герман Леонтьевич, в Элизиум никто не ходил, только мы с Васей.

— Меня следователь вызывал, — напомнил Василий.

— Знаю, — отмахнулась от него Катя. — Ну, еще рабочие, но они закончили ремонт давно, мы почти год собирали материалы. Но кто-то же узнал про золото?

— А место, где лежит золото, не знает, — догадался Герман. — Пожалуй, Василий, ваша версия наиболее вероятная.

Довольный Василий откинулся на спинку стула упираясь руками о край стола, и победоносно посмотрел на Катю, та не осталась в долгу:

— Поздравляю, Вася, ты полезную мысль родил, это так редко случается, что я даже не помню, когда еще такое было.

— Ну вот, видите? — указал на нее обеими ладонями Василий. — И так всегда: вместо благодарности сплошное ехидство.

— Ябеда, — вздохнула она, закатив глаза к потолку, на манер грешницы, как на картинах великих мастеров, иллюстрации которых она любила рассматривать.

Василий снова указал на нее, но указательным пальцем, впрочем, тон его был шутливым:

— И всегда виноват я. Даже если Катюха виновата на сто процентов, виноват я. Дождь пошел, а мы классом пошли в поход, так вот я сглазил погоду.

— Не люблю, когда преувеличивают. Вася, ты, кажется спешил?

— Ухожу, ухожу. И совесть ее, Герман Леонтьевич, не мучает.

Он ушел и нельзя сказать, что был огорчен или расстроен, скорей всего, в привычку вошли пикировки с Катей, а та сначала прыснула, потом и вовсе рассмеялась в голос.

— Не вижу повода для веселья, — попытался остудить ее Герман. — Катюша, зачем вы терзаете нашего Василия?

— Я?! Терзаю?! Хм, ни разу даже