Имя твоего волка - Татьяна Владимировна Томах

— Марго, — старуха положила ладони на ее плечи и оперлась на них, придавливая девочку к земле. — Все что я сделала, будет без толку. Если ты не сможешь. Давай. Это не страшнее, чем просто войти в комнату. Открыть дверь — и войти. Я сто раз тебе говорила, что глаза — это дверь. Иногда она открыта, иногда ее надо приоткрыть, иногда она заперта — но тогда можно подобрать ключ или, на худой конец, если очень надо, выломать замок. Но это всегда дверь.

— Только не надо пытаться в нее войти, когда тебя не приглашают, — сердито ответила Марго, поводя плечами. — Это ты тоже говорила. Иначе в потемках можно переломать все кости. А иногда — свернуть шею. Так ты говорила, да?

— Это твой волк, — костлявые пальцы еще сильнее впились в ее плечи. — И я не смогу сделать это за тебя. Понимаешь, девочка?

Старуха закашлялась, и, тяжело опираясь на плечи Марго, присела рядом — на ствол мертвого дерева. Потерла задрожавшей ладонью слезящиеся глаза.

— Я устала, — тихо пожаловалась она — так тихо, что Марго подумала, что ослышалась. Она украдкой посмотрела на старуху — растеряно и изумленно.

Она не знала, что делать, когда старуха говорила таким голосом. А в последнее время старуха иногда говорила таким голосом. И, что самое скверное, ее глаза, действительно были усталыми. Смертельно усталыми. Как глаза больной птицы. «А я не могу ничего с этим сделать», — чуть не плача, в который раз подумала Марго, тщетно пытаясь поймать ускользающий — и тускнеющий старухин взгляд. «Ничего не могу сделать, потому что она не пускает меня. Может …может, мне надо выломать замок?

Первая — и единственная — попытка Марго проскользнуть внутрь старухиного взгляда, применив на практике старухины же уроки, закончилась весьма плачевно. Жесткой хваткой костлявых — но невероятно сильных — старухиных рук, больно вонзившихся в плечи самоуверенной девчонки, и безжалостно встряхнувших эту девчонку — как нашкодившего щенка. «Никогда,» — рявкнула старуха в ее перепуганное лицо, обжигая Марго разъяренным огненным взглядом, только что вышвырнувшим нахальный взгляд Марго: «Никогда не лезь внутрь, когда тебя не зовут. Никогда? Поняла?». Марго поняла. И больше не пробовала.

«Что там — по настоящему?» — как-то спросила она у старухи. Та пожала плечами: «Когда как, девочка. У всех — по-разному. И всегда — по-разному. Иногда дом — знаешь, уютненькая комнатка с памятными безделушками и картинками на стенах, иногда — такие ободранные, рваные и пустые стены — и хлам по углам. Кучи мусора, в которых можно найти золотые самородки. Или окровавленное тряпье, которое пахнет страхом, болью и смертью Или ничего не найти. А можно ступить на подгнивший пол, — и провалиться сквозь него в темный подвал. Каменный и душный, как пыточные камеры инквизиторов. А иногда — это не дом, а целый лабиринт, в котором можно заблудиться. Иногда», — старуха усмехнулась, и Марго показалась, что усмешка почему-то задрожала на искривившихся старухиных губах: «Иногда — это небо, в котором можно летать. А иногда — обрыв. Бездонная пропасть, в которую очень легко сорваться, Марго.»

«Да, пропасть», — вздрогнув, Марго вспомнила прошлую ночь — и огненную пропасть в черных глазах женщины с лицом луны. Пропасть, в которую она едва не сорвалась. «А иногда — луна. Иногда луна, да?» — вдруг подумала она: «Луна, в которой можно разглядеть все, что угодно.»

— Ты говорила, — негромко сказала Марго, осторожно глядя на старуху, за взглядом которой пряталась луна — насмешливая, изменчивая — и сияющая.

Луна в черной бездне неба, в которое можно было упасть (или улететь?). А на краю этой бездны бесстрашно смеялась юная, сильная женщина с волосами цвета ночи и лицом луны. — Ты говорила, — тихо сказала она этой женщине, — ты говорила, что нельзя пробовать войти — когда тебя не зовут.

— Говорила, — согласилась старуха.

И улыбка, тронувшая ее пересохшие губы, — была улыбкой черноволосой женщины с огненными глазами.

— Только я еще не говорила тебе, девочка, что иногда это можно делать. Тогда, когда ты любишь. И когда тебя любят. Если это так — и если ты не будешь об этом забывать — тогда там, за тем порогом, которого ты так сильно боишься — но всегда лезешь через него, не спросясь, тогда — там будет небо.

— …в котором можно летать? — почему-то охрипнув, продолжила Марго. — Или… или океан?.

— Может, океан, — старуха заинтересованно взглянула на нее. — Когда как.

— А если — океан? — глухо и испуганно спросила Марго, осторожно взглянув на волчонка возле своих ног, который, щекотно фыркая, обнюхивал ее босые ступни. Очень осторожно взглянула — избегая его любопытных и доверчивых глаз, в которых плескался золотистый океан.

— Тогда, может быть, ты научишься в нем плавать, а? — предложила старуха. — И нырять, и слушать, и видеть — так, как слышит и видит твой волк. Давай, девочка, — костлявые старухины пальцы легонько сжали напряженного запястье Марго. — Иди. Не бойся — и не испугай его. Попробуй посмотреть на себя — изнутри его зрачков. Понюхай воздух его ноздрями — знаешь, как восхитительно пахнет лес ноздрями волка? Как остр и горяч вкус пищи на его языке? Попробуй пошевелить его мускулистыми лапами — так, как будто они твои собственные. Давай, Марго…

Марго перевела дыхание, подчиняясь магии ее настойчивого голоса, и снова попробовала сосредоточиться. И прежде чем посмотреть в глаза волчонку, произнесла его имя про себя (два слога — пока только два слога…) — и увидела, как дрогнули его острые серые уши. Подождала, пока он поднял голову — большелобую и остроухую. А потом посмотрела в его внимательные глаза — острые черные точки зрачков в темно-золотой глубине — как в живом бесконечном океане — и, почувствовав ледяные мурашки по спине, нерешительно шагнула туда, — и ей показалось, что ее затягивает вовнутрь, как в омут. Она снова начала захлебываться, когда золотая и любопытная бесконечность окружила ее со всех сторон. Опять стало страшно, захотелось закричать, беспорядочно замолотить руками — и вынырнуть на поверхность — в свое, знакомое, звездопадное небо. Но она вспомнила старухины слова, и заставила себя успокоиться.

В золотистом океане не было враждебности — только любопытство — осторожное и доброжелательное любопытство юного зверька, который только-только начал узнавать мир — и пока еще не ждет от этого мира ничего плохого. И Марго поняла, что ей больше не страшно. Разве что… страшно испугать этого зверька, или сделать ему больно — и заставить пожалеть о своей доброжелательности. «Эй,» — тихонько сказала она ему: «Меня зовут Марго. А тебе нравится имя,