Последнее слово за мной - Паула Уолл

— А что потом? Он выжил? — спросил Букер Эрхарт, серьезный, как священник.

— Выжил, надо полагать, — ответил мистер Беннетт, выпустив облачко дыма. — Ведь прабабка вышла за него замуж.

— А я ее видю, ей-бо, не вру, — вставил Диггер, глаза у него стали по плошке. — Каженный раз, как закапываем кого-нибудь, видю мисс Мюзетту — шастает себе промеж деревьев. Вот прям как вас видю.

— А она голая? — поинтересовался Букер.

Реба шлепнула его по губам, да так молниеносно, что никто и не заметил.

— Одни говорят, Мюзетта Белл была ведьмой, — продолжал мистер Беннетт, — другие…

Трубка застыла в воздухе, рассказчик неожиданно умолк. Все повернулись посмотреть, что же его отвлекло. К ним через кладбище шагал доктор Адам Монтгомери, а с ним его сынишка Адам-младший.

— Господи боже! — выдохнула Дот.

Где-то между Рождеством и Пасхой мальчуган вдруг резко пошел в рост. Младенческий жирок сошел, и в его чертах стал угадываться тот мужчина, каким он станет через много лет. У него была копна непослушных черных волос, полные губы, которые никогда не улыбались, и черные глаза, словно две огромных луны из ртути. Женщины не могли отвести от него глаз, а мальчик встречал их взгляды, не смущаясь.

Всем вокруг было очевидно, что мальчик как две капли похож на Буна Диксона. Столь же очевидно было, что Адаму эта мысль в голову не приходила. Всю ту любовь, которую отвергала Лидия, он изливал на ребенка и обращался с сыном так, будто разлука с ним разорвала бы отцовское сердце.

Повисла тишина, густая, как туман. Никто не шевелился. Никто не произносил ни слова. Ничто так не связывает языки, как правда, которая может ранить человека куда сильнее, чем ложь, к которой он привык.

Наконец Кайенн Мерривезер нарушила молчание. Ей казалось, что белые вечно перебарщивают. Если блюдо простое, зачем сдабривать его всякими ненужными сложными соусами?

— Малыш? — обратилась она к Адаму-младшему. — Хочешь ребрышек?

Мальчик кивнул.

— Тогда иди к Кайенн, — промурлыкала она, приманивая ребенка длинным смуглым пальцем.

Как и все мужчины, Адам-младший полетел к ней, словно муха на мед.

Бен Харрингтон взял скрипку, пристроил ее на плече и подергал струны, настраивая инструмент. Характером Бен был как напильник, такой же твердый и шершавый, но когда он брал в руки скрипку, ему можно было простить любые грехи. Он выбрал мелодию в самый раз для кладбища — полную сожалений и ожидания. Когда твоя жена убегает с продавцом лаков и красок, оставив тебя с четырехлетним отпрыском, какая-то часть твоей души неизбежно умирает. Музыка Бена была призраком его прошлого.

Пока взрослые, откинувшись на свои подстилки, слушали скорбные гимны Бена, дети затеяли игру в прятки, ползая на четвереньках за могильными плитами и тесно прижимаясь к каменным ангелам. В траве стрекотали кузнечики, а кваканье лягушек-быков напоминало органные хоралы. Светлячков было столько, что дети бегали будто среди разлитого в воздухе сияния. Когда сделалось совсем темно, ребята отыскивали друг друга по звону колокольчиков на шутовских шляпах. С вытаращенными глазами и запыхавшись, они с криками гонялись друг за другом среди каменных изваяний, и страшил их не только проигрыш, но и то, что могло таиться в темноте.

Чем больше сгущался мрак, тем ближе Адам пододвигался к Анджеле. Он был уже так близко, что мог различить за ароматом мыла ее собственный запах. Но когда она обернулась через плечо и взглянула прямо на него, он отвел глаза. Засунув руки в карманы, он направился к палатке, где мужчины придавали лимонаду удобоваримый вкус — разбавляли его самогоном.

Пока Адам-старший был загипнотизирован средней из дамочек Белл, Адам-младший попал под чары старшей. Стоя возле Шарлоттиного кресла он задумчиво глядел на нее снизу вверх.

— Что тебе нужно? — спросила Шарлотта.

Мальчик приблизился еще на шаг.

— Брысь! — скомандовала Шарлотта, размахивая руками и отгоняя его.

Адам-младший протянул ладошку и осторожно потрогал подлокотник Шарлоттиного кресла.

— Я сказала, убирайся ко всем чертям! — рявкнула женщина.

Липкие детские пальчики медленно провели вдоль подлокотника и легонько дотронулись до Шарлотты. Отшатнувшись, женщина ненадолго онемела от такой дерзости.

— Какой настырный карапуз, — сказала Летти, зная, что хозяйка питает слабость к упорным и настойчивым мужчинам. — Уж в чем в чем, а в этом ему не откажешь.

— Дети как кошки, — промолвила Реба Эрхарт, выискивая в блюде с жареной курицей крылышко, чтобы перебить сладкий вкус во рту. — Вечно тянутся к тем, кому не нужны.

Дот скрестила руки на груди и укоризненно покачала головой.

— Бедное дитя стосковалась по женскому вниманию. Миссис Микс говорит, что его мамаша о дворовых собаках заботится больше, чем о собственном сынишке.

— Вот бли-ин! — протянула Шарлотта.

Подхватив мальчугана, она усадила его на колено. Ей до последнего удавалось сохранить равнодушный вид, но тут Адам-младший доверчиво привалился к ней спиной. Ее руки невольно обхватили его маленькое теплое тельце.

— А знаешь, как делают самые крепкие мечи и шпаги? — прошептала Шарлотту мальчику на ухо, покачиваясь с ним на кресле. — Сначала долбят молотком, пока меч не станет плоским, а потом суют в огонь.

Стараясь не шевелиться, ребенок слушал с такой сосредоточенностью, на какую был способен не всякий мужчина.

— Ну ты и храбрец. Из тебя вырастет настоящий мужчина.

Но только время покажет, сбудется ли пророчество Шарлотты.

* * *

Усевшись на могильную плиту Клива Уилсона, Кайенн Мерривезер пристально, будто ворон, вглядывалась вдаль. Она рассудила, что Клив не стал бы возражать против такой вольности, при жизни он частенько пытался усадить ее к себе на коленки — ей тогда не было и двенадцати.

Кладбище — оно как сад. А человеческие жизни как плоды. Одни сладкие. Другие — горькие, как лимонная кожура. А третьи — гнилые до самой сердцевины.

Клив Уилсон пылал неестественной нежностью к детям, причем даже к своим собственным. Наверное, он бы до сих пор с ними забавлялся, если бы вдруг не подхватил простуду и не умер — несмотря на горшочек с домашним супом, который принесла ему Анджела Белл для укрепления сил.

Шерифу хватило одного взгляда на почерневший язык Клива, а понюхав остатки супа, он уже точно знал, что произошло. Когда он зашел к Беллам вернуть горшочек и увидел Кайенн с разбитыми в кровь губами и синяком под глазом, прятавшуюся за спиной у Шарлотты, он понял, в чем причина.

— Самоубийство, — заявил он в закусочной.

Весь город ни минуты не сомневался: Кливу Уилсону ни за что не хватило бы пороху и достоинства, чтобы покончить с собой.