День, когда я стал настоящим мужчиной - Александр Терехов

– А напротив – гимназия, бывшее здание болгарского гестапо, где убивали греков. А вот мои друзья – хотят с тобой познакомиться.

За столиком у подоконника, украшенного старой швейной машинкой и утюгом, расположились трое грузин или греков, похожих на грузин. Веселый и ласковый, с танцующими пальцами. Еще один – с избыточной телесной массой, настолько погруженный в мышцы и жир, что смотрел на мир из собственной глубины, иногда в ней совсем утопая. И беспокойный – опухшие веки его берегли глаза, перенапряженные сдерживанием каменного, постоянно сползающего лба.

Господин что-то показывал им украдкой из-за его спины.

– Мы друзья, – начал большой, – мы не такие, как турки, которые всюду ищут выгоду: деньги, деньги… Не такие, как немцы – холодные, сразу прячутся в раковину и думают, что мы их будем обманывать. Мы – прямые. Не такие, как местные, которые, – он тяжело поднял и чуть скрючил руку, – всё время, понимаешь, с каким-то поворотом… Найдем хороший дом, подешевле.

– И гражданство можно, – добавил беспокойный, – где-то пятьдесят тысяч еврО будет стоить.

– Мы все из России, – сказал ласковый, – деньги хорошие делали, а когда нельзя стало деньги хорошие делать – сюда переехали. Моя жена до сих пор скучает. Она в «Детском мире» на Лубянке работала, деньги хорошие делала. Я говорю: не скучай, ты сейчас там не сможешь деньги хорошие делать.

– Знакомства у нас во всех сферах, от… – большой показал распухшим пальцем на небо, – до хулиганов.

– Послушай, брат, – ничего, что я тебя так называю? – беспокойный потрогал плечо человека ледяной рукой. – Я недавно был в России. Там мне были деньги должны. Там, – всплеснул руками, – ничего не изменилось! Школа моя стоит такая же облезлая. Я приготовил пятьсот еврО, думаю, директор попросит, я дам: на, покрась. Но он такой, знаешь, – беспокойный изобразил задом танцующее движение, сотрясая стул, – ничего мне не сказал.

– Но мы хотим тебе по жизни серьезно помочь, брат, – большой сжал и разжал кулак, явно радуясь, что сигналы мозга еще преодолевают слои жира и мышцы послушны ему. – На Тасосе, здесь остров есть – Тасос, продают очень хорошую гостиницу на самом берегу. Продают три брата. Они уже стареют, не хотят, чтобы дети-внуки ссорились: эй, а какая твоя доля?! а моя такая доля! – зачем? Гостиница – чудо! Собственный пляж. Все хотят купить. Немец один приезжал, как увидел – всё продаю и куплю! Загорелся. Из Волгограда один. Тоже очень хочет. Но мы хотим тебе помочь и уговорим, чтобы продали тебе. Такая там красота: сосновый лес, белый песок, море… – большой попытался причмокиванием дать более полное впечатление, но понял: недостаточно, – завтра поплывем, ты сам должен увидеть.

– И самое главное: англичане на два года вперед выкупили все номера. Два года будут туристы, – ласковый сам удивлялся: он никогда не думал, что так бывает. – Ничего делать не надо, – он завалился на бок, приоткрыл рот и сонно подзакатил глаза, показывая человека, которому в рот с расположенной над ним ветви сочится густая, сладостная жижа, – только получать. Как все хотят. Ты скажешь: я вас не знаю…

– Я вас очень хорошо знаю, – сказал он, – я вас много раз видел и всё знаю про вас.

Друзья зависли на долгое мгновение. Потом по очереди переглянулись, словно из глаз в глаза перепрыгивал небольшой зверек, поглядели человеку за спину, где должен был размещаться господин, но там, похоже, никого не было.

– Э-э, – сказал большой, – м-м-м…

– Может быть, в аэропорту? – беспокойный из последних сил удерживал чернеющими веками лоб. – В какой период?

– Если ты имеешь в виду, – большой все-таки поднялся на поверхность, – тот период, когда все мы как-то пробивались по жизни… То что касается меня, то это была – чисто милицейская подстава. Провокация. Особенно второй раз. С той, что якобы было четырнадцать лет…

– Ррр-рры!!!!! Р-р-р-ры! Ррррррр-ррры!!!!

Все вздрогнули: господин, нацепив маскарадную медвежью голову, вдруг выскочил на середину бара и рычал, ревел, расставив лапы, косолапил и приседал:

– Р-р-ры-ы!!! – что-то почуяв, оборвал себя, сдвинул медвежью личину на затылок жестом хоккейного вратаря, открыв багровое лицо. – Это я пошутил. В плане юмора. Мы же медведи. Давид, ты же не обиделся? Коста!

Он поднялся, вышел на улицу. Сначала он спустился к порту мимо парикмахерской, кофеен, кошек, ждущих подачек у рыбных ресторанов и пустых магазинов, – после обеда всё вымирает, он про это читал. Но от подножия горы, застроенной старым городом, повернул не направо – в порт и на набережную, а налево, под обрыв, вспугнув галок, заселивших крепостную стену.

За стройплощадкой (плитами укрепляли пирс) он нашел дорожку, вырубленную в скале для туристов, и двинулся по ней: сперва чуть вверх, а потом – ниже и ниже; пахло жаркой травой, летали бабочки на расписных крылах, исчезая всякий раз, когда он доставал айфон, чтобы сфотографировать, чтобы переслать никому, – море другое здесь, синее, как небо, как будет летом, когда пройдет зима, что ему предстоит; дорожка кончилась у плоского камня, дальше все желающие могли прыгать с глыбы на глыбу у самой воды, спасаясь от брызг, дальше глыбы поднимались, и дорожка возобновлялась, даже с железными поручнями, помогая обойти гору вокруг и закончить прогулку примерно в том же…

Ровно посередине – на косо легшей до самой воды плите – он остановился.

Но не успел сказать: «Всё равно, жалко будет уезжать», потому что заметил на камне горку снятой одежды и спортивные тапочки. В море спокойно плавала женщина. Вот сейчас обернулась и смотрела на него.

Наверное, гречанка. Если гречанке не холодно, то уж ему-то. Он и на Балтике, и в океане… Это у них зима, для русских – это самое настоящее лето!

Он отошел чуть в сторону, чтобы женщина не волновалась за свое добро, разулся и потрогал ногой воду: а ничего вода, даже теплая. Вода, это все знают, нагревается медленней воздуха, но и намного медленней отдает тепло.

Главное, быстро раздеться и пулей зайти. Побросав одежду, дрожа от паскудного ветра, он скорей-скорей спустился к воде, больно спотыкаясь о гальку, и, вздохнув, вывернувшись до самых гниющих внутренностей, бросился в воду, обезумев от холода, с ревом вынырнул и поплыл, забил руками, ногами, цепляясь за тепло и победно, вертанувшись с живота на спину и обратно, написав никому «а я сегодня купался», – женщина оказалась рядом, приветливо улыбнулась, как равному, их поднимала одна волна, он увидел, как буйками колышутся ее груди – вода соединила их странной, возбуждающей близостью, словно они больше, чем обнялись… Женщина тоже почувствовала это, и, неловко улыбнувшись, отплыла чуть в сторону, и, запрокинув лицо, посмотрела на солнце, и он так же лег на воду и посмотрел на то, что никогда нельзя увидеть до конца, – в слепящее; и быстро поплыл в сторону Афона.

Бывшая медсестра детского сада жила в среднем из домов, построенных отделением железной дороги. Три серых четырехэтажки с подвалами, печными трубами и большими квадратными окнами стояли вдоль Комсомольской между бывшим Дворцом пионеров, бывшим кинотеатром «Восход», переделанным в церковь, напротив дома малютки, где растили сирот, пока этот дом с мезонином не заметил, выбрал, перепрофилировал, отселил, поджег, потушил, выставил на продажу по остаточной стоимости и выкупил бывший мэр.