Дело княжны Саломеи - Эля Хакимова

Если бы Грушевского попросили пересказать сюжет, то он бы затруднился даже сразу после спектакля. Над чем он хохотал два часа? Чем обворожила его Путаница в костюме середины восемнадцатого века? Что такого в этой зеленой шубке, отороченной горностаем, кудряшках, вьющихся из-под бархатной шляпы? Вся она была похожа на веселую рождественскую елочку, занесенную блиставшим, как бриллианты, снегом. К концу спектакля Грушевский, как и вся остальная публика, был решительно покорен старомодным очарованием, лукавым простодушием и манерным кокетством прелестной актрисы, подарившей заурядной театральной вещице господина Беляева то, что сам драматург, может, и не вкладывал в свою пьеску, — настоящее очарование и тепло живой души.

Гром аплодисментов и неоднократные вызовы на поклон были достойны самых знаменитых артисток своего времени, блиставших в лучших театрах империи. Коля похвастал, что Ольга Николаевна вместе с самой Карсавиной как-то в «Привале комедиантов» станцевала на зеркале номер, специально поставленный Михаилом Фокиным, и неизвестно еще, кто был лучше. Публика неистовствовала, и, как Коля и боялся, нашим друзьям было крайне сложно протолкнуться за кулисы. Когда же они наконец туда попали, то в гримерной Ольги Николаевны Мещерской не застали никого. Вся комната утопала в корзинах с цветами, аромат их был так силен, что костюмерша предпочла оставаться снаружи гримерки и поворачивала восвояси всех поклонников Путаницы кратким «уехали-с».

Немного поразмыслив, Коля решил, что если им повезет, то они застанут ее на вокзале.

— На вокзале? — удивился расстроенный Грушевский. — Почему?

— Да потому что Сергею Спиридонову предложили рисовать декорации во МХАТе, верно, она поехала его провожать.

И поклонники таланта Ольги помчались на Николаевский вокзал. Витрины магазинов погасли в двенадцать, фонари еще горели, но ни ощущения праздничности, ни чувства безопасности они уже не внушали. Чем ближе к вокзалу, тем опаснее казался Невский. Пьяные поодиночке и группами вываливались из боковых улиц и ресторанов. Стали попадаться проститутки и сутенеры — сказалась близость вокзала и гостиниц. Развязно сновали подростки хулиганского вида с манерами парижских апашей, какими их живописуют в газете «Матен».

Как по пути объяснил Коля, Сергей — один из самых востребованных и талантливых художников современности. Очень удачными считались почти все его декорации, написанные для лучших спектаклей страны. Так вот этот самый Сергей и есть жених Оленьки Мещерской. Она сама от него без ума, поэтому он и пользуется ее добротой, все откладывая и откладывая свадьбу. Конечно, ссылается на творчество и профессиональную занятость. Вообще он Коле не особенно нравится. Задавака, переоцененный модной публикой и режиссерами с громкими именами. Евреинов его хвалил, конечно, но для своего спектакля заказал декорации другому мастеру, поэтому Сережа и едет сейчас в Москву.

На вокзале царила всеобщая суматоха, не зависящая от времени суток или сезонов года. Здесь всегда носились угорелые носильщики, прохаживались взволнованные дамы, сновали деловые господа, работающие на два города — купеческую деловую Москву и светский чиновный Петербург. За несколько копеек выяснили у мальчишки-газетчика, с какой платформы отправляется ближайший поезд на Москву, и со всех ног кинулись туда.

— Вот они, вот, — первым заметил нужных людей Коля среди толпы отъезжающих и провожающих. — Видите голубое облако? Это она, наша Оленька!

Тут Максим Максимович и сам увидел диво дивное, чудо чудное. На серый грязный перрон у дымного закопченного вагона словно упал волшебный луч прямиком с летнего голубого неба ясным утром. И не было больше грязно-серой ночи в центре душного пыльного города. Не было вокруг грустных или раздраженных людей, утомленных дорогой или предчувствием ее. Волшебная фея в нежно-голубом облаке парила над всем шумным, неприятным, обыденным. У нее в ногах с громким лаем прыгала малюсенькая левретка, безрезультатно стремясь завладеть вниманием хозяйки. Грушевский даже протер глаза и, казалось, стал хуже слышать, когда Коля представлял его Ольге Николаевне.

— Ах, здравствуйте, здравствуйте и будьте счастливы! — пропела она мелодичным голосом, чувственным и сочным, странным у такой хрупкой, неземной феи. — Фиделечка, милая, поди, тебя поцелует Коля, ты счастлива, моя милая! И ты, Николязд, ты тоже непременно должен быть счастлив и выпить за здоровье Ольги Николаевны Мещерской-Спиридоновой!

— Что?! — воскликнул обрадованный и изумленный Коля, так же как Грушевский, моментально попавший под волшебное обаяние дивной чаровницы. Мальчик, словно верный паж, бережно принял из рук королевы левретку. — Поженились! Где, когда?

— Сегодня, — радостно откликнулась Ольга Николаевна. — В церкви Вознесения. Но вот Сереженька уезжает в Москву оформлять спектакль этого противного, как его там… Уезжает на целую вечность! Как, ну как я проживу эти два дня?.. Когда я так счастлива, что хочется кружиться и петь!

Она действительно схватила за руки Максима Максимовича и закружилась с ним. Ему показалось, что теплый нежно-голубой вихрь подхватил его и приподнял над асфальтом. Ее манто из безумно дорогой по виду ткани взметнулось невесомой дымкой и медленно опустилось, лебяжий пух, которым оно было оторочено, затрепетал, как крылья живых птиц. Весь ее крайне необычный наряд был словно соткан из цветов и сшит из крыльев бабочек и стрекоз. Под манто на ней было необыкновенное платье из белого и розового тюля, расшитое гранатовыми бабочками и усеянное россыпями мелких жемчужин.

Да и сама Ольга Николаевна была чудо как хороша, это Грушевский отлично разглядел, еще когда она выступала на сцене, спасибо Тюрку за первый ряд. Теперь же он как завороженный любовался дивными золотыми кудрями. Громадные серо-зеленые глаза русалки сияли и искрились драгоценными опалами на матовом бледном лице. Фарфоровые плечи и безупречная грудь в довольно смелом декольте казались мраморными. И все же летучие, легкие движения оживляли эту совершенную греческую статую, волновали ее и всех окружающих. Эта фея обладала какой-то непонятной магией, благодаря которой вещи и люди вокруг зажигались внутренним светом.

— Примите поздравления, — просипел Грушевский, улыбаясь во весь рот глупой мальчишеской улыбкой.

— Ах, спасибо, спасибо, выпейте шампанского, где бокалы? — прямо из воздуха вдруг сгустился официант в повязанном на талии белом фартуке, и вот уже в руках у Грушевского, Коли и даже Тюрка оказались ледяной хрусталь с золотистым Аи. Они чокнулись и выпили за здоровье молодоженов.

Из окна купе международного вагона выглянул молодой человек с тщательно уложенной прической.

— Сережа! Поздоровайся с Колей, он пришел поздравить нас!

Через минуту новоиспеченный муж вышел из вагона. Одет он был как настоящий денди, острые жесткие углы накрахмаленного воротника белоснежной рубашки, великолепный галстук, невиданный жилет и лимонные гамаши на нестерпимо сияющих ботинках. Он принял бокал у подскочившего человека и поздоровался с Колей довольно высокомерно. При знакомстве с Грушевским он держался одновременно доброжелательно, ласково, снисходительно и презрительно. Подивившись такому редкому умению, Грушевский заметил еще и то, что Тюрк произвел на художника сильное впечатление, он сразу прищурился и стал присматриваться к Тюрку уже как к модели.