Маннергейм и Блокада. Запретная правда о финском маршале - Александр Клинге

В середине сентября развернулись тяжелые бои за поселок Пряжа – важный узел дорог. Несколько раз он переходил из рук в руки. В конечном счете, однако, части Петрозаводской оперативной группы были вынуждены отойти. 22 сентября финны вышли к Онежскому озеру южнее Петрозаводска. Удержать карельскую столицу не удалось – 3 октября финны вошли в город. Они немедленно принялись называть улицы на свой манер и, как водится, сбросили с постамента памятник Ленину. Сам Петрозаводск был переименован в Яанислинну. Финны всячески показывали, что это их земля и они пришли сюда всерьез и надолго.

Советским войскам удалось остановить дальнейшее финское наступление на Медвежьегорск, однако в декабре и этот город оказался взят. Но к тому моменту ситуация значительно изменилась.

В конце осени стало ясно, что германский блицкриг провалился. Покончить с Советским Союзом до наступления холодов не удалось. Для финнов это было особенно печально, учитывая, что они тоже готовились к короткой войне. Ценой невероятных усилий в армию летом 1941-го удалось мобилизовать около 650 тысяч человек – все население страны насчитывало к тому моменту 3,7 миллиона. Это был рекордный уровень в мировой истории, и поддерживать его на протяжении длительного времени было попросту невозможно. Финской экономике, лишившейся львиной доли рабочих рук, угрожал коллапс. Уже осенью 1941 года пришлось начать частичную демобилизацию – опять-таки практически уникальный случай в истории войн ХХ века. К концу года стало ясно, что на крупномасштабные наступательные операции Финляндия больше не способна. В ноябре Маннергейм отдал приказ о строительстве оборонительной линии на Карельском перешейке и к северу от Ладоги.

Попытка перерезать Мурманскую железную дорогу также не удалась. Ключевую роль здесь играла немецкая группировка в Северной Финляндии, которой был подчинен финский 3-й армейский корпус. Как писал в своих воспоминаниях Маннергейм:

«План немцев нанести через Петсамо и Салла решающий удар по Мурманской магистрали, столь важной для связи между СССР и его союзниками, потерпел крах. Поскольку усилить войска оказалось невозможным, военное руководство Германии решило здесь перейти к обороне. 2 августа до моего сведения был доведен приказ немцев, в котором ясно было сказано, что Гитлер решил отказаться от запланированного ранее наступления на Кандалакшу. Одновременно в приказе говорилось, что все же от мысли перерезать Мурманскую магистраль не отказываются и что приказ касается лишь избранного первоначального направления. Немцы предложили 3-й армейский корпус, поддержанный немецкими войсками, направить на магистраль через Лоухи. Если же это окажется невозможным, то имеющиеся в распоряжении германские войска можно бы было перебросить южнее для усиления Карельской армии. Мне эти рекомендации пришлись не по душе, ибо, по моему мнению, наступление на более южном направлении со временем стало бы и опасным, и обременительным. Южнее, может быть, и было бы легче проникнуть к Мурманской железной дороге, но я был уверен в том, что реакция противника окажется ожесточенной, и именно это и было внутренним стимулом моей отрицательной позиции. Вопрос стоял не о временном захвате какого-то пункта магистрали, а и об удержании того, что в свое время было захвачено. (…)

Несмотря на факт подчинения 3-го армейского корпуса немцам, я был вынужден все же указать генералу Эрфурту на то, какие неприятности повлекло бы за собой осуществление немецких предложений. Мое предчувствие, что попытка наступления на Мурманскую магистраль вызовет немедленные контрдействия, полностью оправдалось. Перебросив подкрепления в полосу 3-го армейского корпуса, немцы перешли в наступление через Кестеньгу на железнодорожную станцию Лоухи, но и русские усилили свои войска, в связи с чем наступление захлебнулось».

Среди почитателей Маннергейма есть и такие, которые утверждают, что маршал сознательно не стал перерезать Мурманскую железную дорогу, чтобы не допустить полной победы немцев. Если бы это было правдой, то подобные соображения свидетельствовали бы о наличии у маршала развитой формы шизофрении. В конечном счете именно от немецкой победы зависела реализация поставленных финнами целей. И в своих мемуарах Маннергейм опять же свидетельствует: дело было в военных соображениях, в нежелании проливать финскую кровь. Когда в конце осени англичане вежливо порекомендовали маршалу остановить дальнейшие наступательные действия, Маннергейм столь же вежливо послал их подальше. О том, как его действия будут восприняты на Западе, он стал всерьез задумываться значительно позднее.

Теперь финнам оставалось только ждать, чем окончится титаническая битва от Баренцева до Черного моря. Все, что они могли сделать, – надеяться на лучшее и готовиться к худшему. «Дружеский совет» Черчилля – договариваться с Советским Союзом – Маннергейм отверг, заявив, что это создаст угрозу оккупации Финляндии германскими войсками. После этого англичане, сплюнув с досады, все-таки объявили финнам войну – хотя с их стороны это был скорее демонстративный жест, который не повлек за собой никаких немедленных последствий.

Между тем на «освобожденных» территориях Карелии устанавливался новый порядок. Местная администрация планировала сделать эти земли неотъемлемой частью Финляндии. А это значило – насаждать финскую культуру и язык. Карелам всеми силами внушали, что они – часть финского народа. А как поступать с русскими? Для финнов они явно были нежелательным элементом, для которого оставался один путь: в концлагеря. По сути, новые власти проводили на оккупированных территориях политику апартеида.

Всего в «освобожденной» Карелии действовало 24 концлагеря, из них семь – в Петрозаводске. По подсчетам финских историков, там содержалось около 20 тысяч человек из 85 тысяч, оставшихся на оккупированных территориях. По другим данным, только через петрозаводские лагеря в 1941–1942 годах прошло 35 тысяч человек. В концлагерях были собраны все «нежелательные элементы» – русские мужчины, женщины, даже маленькие дети. Многие из них физически не могли представлять никакой реальной угрозы для оккупантов.

В Финляндии тема концлагерей долгое время замалчивалась, и только в конце 1980-х годов увидела свет работа военного историка Хельге Сеппяля «Финляндия – оккупант». В ней были названы страшные цифры: смертность в финских концлагерях была выше, чем в немецких. Это были настоящие лагеря смерти, где люди умирали от голода, болезней и непосильного труда.

Знал ли об этом Маннергейм? Конечно, знал! В конце 1941-го и начале 1942 года он неоднократно посещал Восточную Карелию. Как пишет Леонид Власов, в январе маршал «посетил концлагерь № 5 для гражданского населения города. После осмотра лагеря Маннергейм встретился здесь со стариками – ветеранами Первой мировой войны. Фельдмаршал расспрашивал их, на каких фронтах и в каких полках они воевали, есть ли среди них кавалеристы. В конце встречи выпили по фронтовой рюмке водки».

Идиллическая картинка, не правда ли? А вот что вспоминали те, кому не повезло оказаться за колючей проволокой финских лагерей:

«Много лет после освобождения, да и теперь еще иногда, как только закрою глаза, вижу перед собой ряды колючей проволоки с часовыми на вышках. Передо мной проходят исхудалые лица женщин и изможденных мужчин, детей с потухшими глазами, одетых в тряпье. Вижу страшную вывеску с предупреждением о расстреле. Из дома, что и сегодня стоит на улице Олонецкой в Петрозаводске, время от времени доносились страшные крики. Там истязали и пытали людей. Туда доставляли виновных в нарушении лагерного режима или тех, кого охранники считали таковыми по своему усмотрению. Новоявленные палачи, не считаясь с девической стыдливостью, не слыша детского плача, срывали со своих жертв одежду и избивали резиновыми плетками. Такому избиению мог подвергнуться каждый, ибо никто не мог предвидеть, к чему придерется надзиратель»…