Насильно твоя - Мария Устинова

Он поднял голову и взглянул прямо. Прищурившись, ждал ответа и серые глаза были единственным, что осталось целым на изуродованном побоями лице.

— Дина? — веско повторил он, наклоняясь ко мне.

— Да, — выдавила я, чувствуя, что вот-вот упаду в обморок. — Я все сделаю, как скажешь.

— Хорошо, — он улыбнулся, радуясь неизвестно чему. Светское выражение лица в сочетании с травмами пугало. — Накрой на стол.

Понимая, что сопротивляться бессмысленно, я начала готовиться к ужину.

Руки тряслись. Я попала в клетку, откуда нет выхода, нет надежды, но я должна попытаться. Иначе не было смысла вставать, терпеть боль. Не было смысла бороться там, в подвале.

Если останусь с Эмилем — всё было зря. А живой меня не отпустят.

Эмиль наблюдал, как я протираю стол, раскладываю салфетки и столовые приборы. На этом столе мы занимались любовью. Воспоминание вспыхнуло бесстыже и болезненно — это был наш последний раз.

Я тихо вытерла слезы, надеясь, что Эмиль не заметит.

— Хватит, — процедил он. — Не выношу плачущих женщин.

Его перебил звонок телефона. Эмиль ответил, выслушал собеседника и убрал трубку в карман.

— Ужин привезли, — буркнул он, и пошел к двери.

Через несколько минут я сидела напротив и смотрела, как он ест.

Передо мной тоже стояла тарелка. Известный ресторан приготовил для меня мясо с кровью, немного овощей на гриле и дикий рис. У Эмиля то же самое. Он мрачно жевал мясо, отрезая куски с таким усилием, что из бифштекса тек розовый сок.

Я слепо смотрела перед собой и кухня плыла.

Не помню, когда в последний раз ела, но мне не хотелось. Запах жареного мяса вызывал тошноту, напоминая вонь после сигаретных ожогов.

Эмиль ел со странным ожесточением. Словно внутри у него варится ад, который он пытался держать в цепях. И прорывался, когда он ослаблял контроль — только в мелочах, изредка.

Когда ест, когда прерывается и смотрит в окно, а желваки живут своей жизнью. Ад пожирал его изнутри.

— Ешь, — мрачно буркнул он.

Он кормил меня, когда я лежала. Я похудела, но все же помню, что иногда он кормил меня. Даже кажется, не каждый день, и даже не настоящей едой, а протеиновым коктейлем, но все-таки кормил.

— Не могу, — прошептала я.

— Посмотри на меня. Дина!

Я с трудом сфокусировала взгляд. Эмиль — уставший, растрепанный, сгорбился над тарелкой с приборами в руках. И держал столовый нож так, словно хотел перерезать кому-нибудь глотку.

Рубашка была расстегнута на груди, в нее выглядывала сеть заживающих ожогов. В ту ночь об него потушили много сигарет.

— Дина, — повторил он, когда я сосредоточилась на нем. — Послушай… Мы просто попали в аварию. Жены после этого не живут с потерянным видом. Не перестают есть. Не орут, не сходят с ума. Тебе тяжело, но я не хочу, чтобы ты завалила нас… Ты хочешь туда вернуться?

От последних слов руки непроизвольно дернулись.

Эмиль опустил глаза, отрезая следующий кусок бифштекса. Медленно, неторопливо — снова потек кровавый сок. Сочное мясо. Нож заскрипел по тарелке от усилия — Эмиль нажал слишком сильно, словно и его подвели руки.

— Мы оба туда вернемся, если ты не возьмешь себя в руки. Не начнешь себя вести, как моя жена. Жена, которую не бьют. Которую любят. Ты поняла?

Я вновь опустила глаза и зажала ладони между коленей.

— Если ты с собой не справишься, нам конец. Я хочу жить. Если ты пойдешь на дно, сделаешь это одна. Я тебя шлепну.

Я кивнула.

Через силу, уже толком не понимая, о чем он говорит. Хотелось спрятать лицо в ладонях и разрыдаться. Я больше не могла выносить это давление.

— Тогда ешь, — надавил он тоном и грозно кивнул на мою тарелку. — Ешь, Дина.

Я убито пододвинула ее к себе. Взяла вилку в левую руку, в правую нож, будто мы в ресторане. Приборы дрожали в пальцах. А если я разрежу свой бифштекс — из него тоже потечет кровь? Не смогу…

Эмиль выжидающе смотрел на меня.

Я осмотрела содержимое тарелки. Горсть риса… Печеная крошечная морковь, несколько шариков брюссельской капусты, томаты черри, порезанные стручки фасоли — все с гриля.

Только не красное. Ничего, что на него похоже. Не мясо.

Я наколола на вилку кусочек стручка, сунула в рот и начала жевать. Заказ из дорогого ресторана, но еда как резина — я абсолютно не чувствовала вкуса. Даже не могла отличить, съедобно это или нет.

— Умница, — он вернулся к еде.

Я съела рис и все зеленое, что было на тарелке. Томаты, морковь и мясо оставила. Эмиль не придрался, хоть и смерил меня взглядом. Он съел все, кроме овощей.

— Когда лицо заживет, представлю тебя знакомым, — он вздохнул, словно его это не радовало. — Не визжи, не кидайся на стены. Дольше прятать тебя не могу, это подозрительно… Убери посуду.

Я неловко поднялась и убрала со стола. Все это время Эмиль сидел, поставив локти на стол и прижав кулак к губам. Думал о чем-то. Взгляд неподвижный, но осмысленный.

— Через несколько дней привезу тебе вещи, — решил он. — Иди к себе. Дверь не закрывай, скоро ляжем спать.

Дыхание сперло в груди — я не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть. Вместе с тарелкой, которую несла в мойку, я присела. Ноги не слушались, будто это резиновые шланги без костей. По стенке я сползала на пол, и мычала сквозь зубы, как немая.

— Дина?

Не закрывать дверь? Это намек на совместную ночь? После всего он хочет прийти ко мне?

Еще недавно он был для меня самым желанным мужчиной, а сейчас я не могла в это поверить. В новой реальности мужчины меня пугали. Между ног пульсировало от боли.

Эмиль поднялся, хмурясь. По привычке сунул руки в карман и подошел. Я стонала, выставив перед собой тарелку — слишком слабый щит, даже от кухонного бойца.

Эмиль опустился на корточки напротив, рассматривая меня, как странное насекомое, случайное залетевшее в квартиру.

— Вставай, — он рассмотрел меня сверху донизу. Вынул тарелку из моих рук и швырнул в мойку, она упала со звоном разлетевшихся осколков.

— Я понял, — бросил он, отворачиваясь. — Я хочу держать тебя на виду, Дина. Вставай, иди к себе. Не бойся.

Я всхлипнула-вдохнула, после его слов спазм в груди прошел. А затем разрыдалась от напряжения, так и не сумев встать.

— Твою мать, — вздохнул Эмиль. — Дина, я устал! Дай мне отдохнуть! Иди к себе, я сказал! Приди в себя, или я…

Он говорил, что шлепнет меня, если я не смогу притворяться нормальной.

— Не могу, — я разрыдалась, не выдержав напряжения. Душу разрывало на части, мне хотелось освобождения. — Лучше застрели сейчас. Я не могу!