Смерть Ахиллеса - Борис Акунин

Кухарка была баба глупая, на языкневоздержанная, к хозяину непочтительная. Если и держал ее Грушин, то только попривычке и еще из-за того, что умела дура печь исключительные пироги с ревенеми печенкой. Но зычный ее голосина, которого Настасья отнюдь не берегла в вечныхсвоих баталиях с соседской Глашкой, с городовым Силычем, с попрошайками, не разотвлекал Ксаверия Феофилактовича от чтения «Ведомостей московской полиции», философскихрассуждений и даже сладкого предвечернего сна.

Вот и нынче расшумелась проклятая бабища так,что пришлось Грушину вынырнуть из приятной дремы. Жалко — снилось про то, чтоон вроде бы никакой не отставной пристав, а кочан капусты, растущий на огороде.Будто торчит головой прямо из грядки, и сидит рядом ворон, и поклевывает влевый висок, но это совсем не больно, а, наоборот, очень покойно и приятно.Никуда не надо идти, спешить, тревожиться тоже незачем. Благодать. Но потомворон расхулиганился — задолбил уже не на шутку, а по-жестокому, с хрустом, даеще, поганец, оглушительно раскаркался, и проснулся Грушин под Настасьины воплис головной болью.

— Чтоб тебя еще не так скрючило! —вопила из-за стены кухарка. — А ты, нехристь, что щуришься? Я вот тя щастряпкой-то по блину маслену отхожу!

Послушал Ксаверий Феофилактович эту филиппикуи заинтересовался. Кого это там скрючило? Что за нехристь такая? Кряхтя встал,пошел наводить порядок.

Смысл загадочных Настасьиных слов прояснился,когда Грушин высунулся на крыльцо.

Ясное дело — опять нищие. Так и шастают пожалостливым замоскворецким улочкам с утра до вечера. Один — старый горбун,скрюченный в три погибели и опирающийся на две коротенькие клюки. Другой —чумазый киргиз в засаленном халате и драном малахае. Господи, кого только вматушку-Москву не заносит.

— Хватит, Настасья, оглохнешь оттебя! — прикрикнул Грушин на скандалистку. — Дай им по копейке ипусть идут себе.

— Дак они вас требуют! — обернуласьохваченная гневом кухарка. — Энтот вон (она ткнула на горбуна) говорит,буди, мол, дело у нас до твоего барина. Я те дам «буди»! Разбежалася! Поспатьчеловеку не дадут!

Ксаверий Феофилактович пригляделся к каликамповнимательнее. Стоп! Киргиз-то вроде знакомый! И не киргиз это вовсе. Приставсхватился за сердце:

— С Эрастом Петровичем что? Где он?

Э, да он по-нашему не понимает.

— Ты, старик, от Фандорина? —наклонился Грушин к горбуну. — Случилось чего?

Инвалид распрямился и оказался на полголовывыше отставного сыщика.

— Ну, если вы, Ксаверий Феофилактович,меня не п-признали, значит, маскарад удался, — сказал он голосом ЭрастаПетровича.

Грушин пришел в восхищение:

— Так поди узнай! Ловко, ловко. Если б неслуга ваш, вовсе ничего не заподозрил бы. Только не утомительно скрючившись-тоходить?

— Ничего, — махнул Фандорин. —Преодоление трудностей — одно из наслаждений жизни.

— На эту тему готов с вамипоспорить, — сказал Грушин, пропуская гостей в дом. — Не сейчас,конечно, а как-нибудь после, за самоваром. Нынче же, как я понимаю, высобрались в экспедицию?

— Да. Хочу заглянуть на Хитровку, в некийтрактир с романтическим названием «Каторга». Г-говорят, там у Миши Маленькогочто-то вроде штаба.

— Кто говорит?

— Петр Парменович Хуртинский, начальниксекретного отделения канцелярии генерал-губернатора.

Ксаверий Феофилактович только развел руками:

— Ну, этот много чего знает. Всюду глазаи уши имеет. Значит, в «Каторгу» собрались?

— Да. Расскажите, что за трактир такой,что там за обычаи и, главное, как до него добраться, — попросил Фандорин.

— Садитесь, голубчик. Да лучше не вкресло, а вон туда, на скамеечку, а то наряд у вас… — КсаверийФеофилактович сел и сам, раскурил трубочку. — По порядку. Вопрос первый:что за трактир такой? Отвечаю: владение действительного статского советникаЕропкина.

— Как так? — поразился ЭрастПетрович. — А я полагал, это притон, воровская к-клоака.

— И правильно полагали. Но домпринадлежит генералу и приносит его превосходительству очень недурный доход.Сам генерал там, конечно, не бывает, а сдает дом в наем. У Еропкина по Москвеэтаких заведений много. Деньги-то, сами знаете, не пахнут. В доме наверхукомнаты с дешевыми, полтиничными девками, а в подвале трактир. Но главнаяценность генералова дома не в этом. На том месте при государе ИоаннеВасильевиче обреталась подземная тюрьма с пытошным застенком. Тюрьму-то давноснесли, а подземный лабиринт остался. Да еще за триста лет новых ходов понарыли— сам черт ногу сломит. Вот и поди-ка поищи там Мишу Маленького. Теперь второйваш вопрос — что там за обычаи. — Ксаверий Феофилактович уютно почмокалгубами. Давненько он не чувствовал себя так славно. И голова больше неболела. — Страшные обычаи. Разбойничьи. Ни полиции, ни закону туда ходанет. На Хитровке выживают только две людских разновидности: кто под сильногостелется, да кто слабого давит. Посередке пути нет. А «Каторга» у них навродебольшого света: там и товар краденый крутится, и деньги немалые, и все бандюгиавторитетные наведываются. Прав Хуртинский, можно через «Каторгу» на МишуМаленького выйти. Только как — вот вопрос. Напролом не сунешься.

— Третий вопрос был не п-про это, —вежливо, но твердо напомнил Фандорин. — А про то, где «Каторга» находится.

— Ну, этого я вам не скажу, —улыбнулся Ксаверий Феофилактович, откидываясь на спинку кресла.

— Но почему?

— Потому что я отведу вас туда сам. И неспорьте, не желаю слушать. — Заметив протестующий жест собеседника,пристав сделал вид, что затыкает уши. — Во-первых, без меня вы все равноне найдете. Во-вторых, найдете — внутрь не попадете. Ну, а попадете, так живымиобратно не выйдете.

Видя, что на Эраста Петровича аргументы неподействовали, Грушин взмолился:

— Не погубите, голубчик! По старойпамяти, а? Пожалейте, побалуйте старика, ссохся весь от безделья. Так бы вместеславно прогулялись!

— Ксаверий Феофилактович, милый, —терпеливо, будто обращаясь к малому дитяте, сказал Фандорин. — Помилуйте,да ведь вас на Хитровке каждая собака помнит.

Грушин хитро улыбнулся:

— А уж это не ваша печаль. Думаете, выодин наряжаться мастер?

И начался долгий, утомительный спор.

* * *