Мы не твои. Том2 - Элен Блио

для пациентов. Даже по городу ходят легенды как Дудулян выбивает оборудование, деньги на развитие, ремонт. Наши пациенты даже питаются лучше остальных! Потому что людям с травмами необходимы витамины и микроэлементы – это как мантру повторяют повара больницы.

И все равно проверка из столицы – это проверка из столицы.

Всем хочется показаться с самой лучшей стороны. Не ударить в грязь лицом. Чтобы видели, что и мы тут, в небольшом областном городке тоже кое-что «могем» - так Олег Борисович говорит.

Меня, конечно, не привлекают к тяжелым работам. Я так, на подхвате.

Мне отдали Лёлькиных пациентов, и я почти весь день сижу у того самого, новенького, которого избили, Вячеслава.

Он все время зовет свою Яну.

К вечеру первого дня у него поднимается температура – после операции так бывает. Я сижу с ним до конца смены, Прижимаю ладонь к его лбу. Почему-то мне кажется, что ему так легче. Сначала я молчу, потом, почему-то мне хочется поговорить с ним.

Понимаю, что ответить он, скорее всего не сможет, или ему будет очень трудно, но…

- Все будет хорошо, правда. Я верю. Ты молодой, здоровый, красивый парень. Все будет. Правда. И эта твоя Янка… Если она по-настоящему тебя любит, она будет с тобой.

- Яна… Ты…

- Нет, я не Яна.

- А кто?

Кто… эх… если бы я знала кто я!

- Я сестра, санитарка, работаю в отделении травматологии. Сейчас вот жду, когда у вас капельница прокапает, поставлю другую.

- Яна… я… должен ей… позвонить…

Он хочет позвонить своей девушке. Наверное, я могла бы ему помочь, вот только… У него при себе не было телефона. Но, возможно, он помнит ее номер наизусть?

Я достаю из кармана смартфон – Лёлька отдала свой старый, он отлично работает. Правда, звонить-то мне особенно не кому. Только вот той же Лёле и звоню. Да, еще пациенты некоторые, уже выписавшиеся, спрашивают, как мои дела. Интересуются, вспомнила ли я, не родила ли еще. И соседка ворчливая звонит. Рассказывает про правнука, вещи мне для малыша уже собрала, обещает передать.

- Яна… мне надо ей сказать… я…

Мне очень хочется ему помочь, но я не уверена, можно ли это делать? С другой стороны… кто узнает?

Наклоняюсь к нему поближе, говорю тихо.

- А вы телефон ее помните? Скажите мне, я позвоню.

- Телефон… простой… девятьсот шестнадцать… три пятерки…

Дрожащими пальцами набираю номер. Сглатываю. Слушаю длинные гудки.

А потом… кто-то на том конце поднимает трубку, слышу голос, мужской голос.

- Алло? Слушаю вас.

- Добрый вечер. А Яну будьте добры?

- Кто спрашивает? – голос грубый, даже злой. Почему-то мне страшно.

- Это знакомая.

- Какая знакомая? Имя?

Имя… легко сказать, имя…

- Я…-почему-то в секунду мне в голову приходит только одно, которое кажется очень правильным. – Надежда.

Не понимаю почему Надежда. В клинике меня зовут или Воробушек или Воробей, или Вера. Почему-то Лёлька придумала мне это имя. Но я точно знаю, что меня зовут не так. А вот как именно?

И сейчас, назвавшись Надеждой чувствую странную уверенность, хотя до этого момента имя Надежда не вызывало никаких эмоций.

Может я назвалась так потому, что она очень нужна сейчас этому бедному парню? Надежда…

- Надежда, значит? И откуда ты, Надежда?

- Я… мы… - с ужасом понимаю, что не знаю, что сказать, надо срочно думать! – Мы…с Яной учились вместе.

- Скажи, что учились в Лондоне, - тихо хрипит пациент, и я понимаю, что он слышит весь разговор…

- Училась, в Лондоне.

- В Лондоне, значит? Ясно. Так вот, Надежда, Яна умерла. Нет больше Яны.

- Что?

- То! Передай этому уроду, который дал тебе телефон моей дочери, что ее больше нет…

Длинные гудки словно разрезают время на «до» и «после».

Смотрю на парня, лежащего передо мной на больничной койке, на парня, на котором места живого нет, которого просто в кусок мяса превратили… Не представляю, что теперь будет с ним, если то, что сказал злой голос – правда.

Лицо его неподвижно, глаза – заплывшие синяки.

- Он соврал, слышите, Вячеслав? Соврал! Ваша Янка жива! По-другому и быть не может! Жива и вы ее обязательно найдете!

- Да… Да… Надежда… Ты… ты сказала, что тебя зовут Надежда?

- Нет. Я… я просто первое попавшееся имя назвала. – усмехаюсь горько.

- Как тебя зовут?

- Не знаю. – не понимаю почему, но говорю ему правду, хотя могла бы и соврать.

- Не знаешь? Как так?

- Вот так. Я память потеряла. Ничего о себе не знаю.

Почему-то ме стыдно говорить ему что я была Воробушком. Скажу потом. Может завтра. Может никогда.

- И как же ты живешь?

- Как-то живу.

Да уж. Как я живу…

Плохо живу.

Неожиданно для себя понимаю, что плачу, стараюсь не всхлипывать, но он все равно слышит.

- Ты… ты чего? Ты плачешь?

- Нет, просто… Да, извини, плачу.

Достаю платочек, вытираю нос, шмыгаю им, вижу, что капельница уже почти все. Встаю, чтобы поменять.

- Почему ты сказала, что ты Надежда? Может, так тебя и зовут?

- Я не знаю. Правда.

- Жаль. Хорошее имя Надежда. У меня… у меня была одна знакомая, Надежда. Очень хорошая. Я… я думал, что люблю её.

- Какой ты… любвеобильный? То Яна, то Надежда…

- Она была до Яны. Уехала. Она любила другого. Сильно любила. Ребенка от него ждала…

Чувствую, как все внутри холодеет. Ждала ребенка. И уехала?

- Куда уехала?

- В столицу, к горцу своему. Даже не позвонила, не написала. Значит… значит она счастлива. Я надеюсь. У меня есть надежда, что у Надежды все хорошо.

- Это… это же замечательно, да?

- Да… Ты… почему-то мне ее напоминаешь. Голосок у тебя такой… нежный. Как у неё. Она, наверное, родила уже… А может и нет. Я все думал ей позвонить, узнать, как она там со своим горцем поживает…

- Почему с горцем?

- Потому что… Любимый ее, горячих кровей был парень. Сначала выгнал беременную, потом назад позвал. Трус…

Чувствую, что меня трясет. Какая-то… странная история. Очень, очень странная.

Вторая капельница капает быстрее. У меня кружится голова. Я устала, хочется лечь. Сейчас закончу с ним и пойду в сестринскую прилягу. У меня ночных дежурств не бывает, но сегодня я подменяю Лельку.

- Эй, сестричка, ты тут, не вижу тебя.