Крылья ветров - Лариса Петровичева

И, моего пугаясь ремесла, погасло солнце.

Когда ж луна взошла на небосвод, то, отразясь в кровавом мраке вод,

Увидела: копьё моё вот-вот её коснётся.

Колени ни пред кем не преклоня, я брёл босым по острой кромке дня

И бейты, рассыпаясь и звеня, в закат срывались.

Но, обратясь к насмешнице судьбе, я понял вдруг, что заперт сам в себе

И смысла нет в отчаянной борьбе, где мир – лишь малость.

Эдуард смотрел в бокал и слушал. Ему казалось, что стихи написаны именно о нём – суровом неулыбчивом парне, который в самом деле заперт в какой-то тёмной душной комнате, потому что попробовал любить, и у него ничего не вышло: война – единственное, чему его учили, и больше он, к сожалению, не умеет ничего, а война и любовь хоть и похожи, да всё же разные… Ему стало грустно.

Я бросил меч, взял нищего суму и погрузился с головой во тьму,

В отчаяньи надеясь, что уйму в пути терзанье.

А ночь в крови тонула и звала туда, где со стены лилась смола,

Зола летела, и звенел булат на поле брани.

Но отступили демоны беды, когда я встретил серебро звезды —

Среди пустыни кружево воды, что сердце лечит.

И путь закончен, стала ночь тиха, и мир поплыл в объятиях стиха,

И разлетелась боль, как шелуха, и стало легче…

Он не сразу понял, что стихотворение закончилось, и удивлённо вскинул голову, не сразу поняв, почему аплодируют, а девушка улыбается. Какой-то лощёный хмырь преподнёс ей букет маленьких роз; Эдуард с неудовольствием подумал, что такие выродки в дорогих шмотках и папашиных машинах уводят лучших девушек; вот и Ирэн предпочла такого же…

– Прекрасная Ив с «Касыдой язычника», – представил её конферансье, – открывает наш вечер. Отличное начало, тем более хорошее, что наши доблестные войска сегодня выбили противника из долины Ганды, а в нашем зале присутствуют достойные представители славной молодёжи, что приведёт нашу Родину к полной и окончательной победе.

Снова аплодисменты; Эдуарду захотелось спрятаться за бутылку: он не любил, когда на него обращали такое пристальное и массовое внимание, тем более сейчас, когда он пьян, расстроен и в общем-то жалок: нисколько не похож на отважных братьев по оружию. Ив спустилась со сцены и села за свой столик: она была одна, и Эдуард отчего-то этому обрадовался. Он сделал знак официанту, и, когда тот приблизился, спросил, ткнув пальцем в свою бутылку:

– Это ваше лучшее вино?

– Нет, сэр, – ответил официант, – это средняя ценовая категория.

– А какое лучшее?

– «Бёлль Вью», три тысячи, – произнёс официант, скептически разглядывая его форму, будто сомневался, сможет ли он оплатить хотя бы то, что уже заказано. Эдуард хотел было сказать, что полгода не тратил свою повышенную стипендию и сумеет купить всё меню четырежды, но не стал.

– Пошлите от меня «Бёлль Вью» вон той девушке, – он кивнул в сторону Ив, изучавшей какую-то книжицу за чашкой чаю и куском пирога. Официант проследил направление его взгляда и сочувственно промолвил:

– Для дамы лучше шампанское, сэр.

Эдуард кивнул и протянул ему банковскую карточку. Пока долговязый юноша с расчёсанным прыщом на скуле читал сонет о белом лебеде, зовущем погибшую подругу, заказ был выполнен. Ив удивлённо улыбнулась, пожала плечами, а потом посмотрела в сторону Эдуарда и благодарно кивнула, улыбнувшись уже ему. Пару минут он сидел неподвижно, изучая красные блики в бокале, а потом решительным залпом осушил его и направился к девушке.

– Эдуард Газоян, курсант Военной Академии, – представился он, коротко по-офицерски тряхнув головой. – У вас хорошие стихи.

– Спасибо, – улыбнулась Ив. – И за комплимент, и за шампанское. Составите мне компанию?

– С удовольствием, – смущённо ответил Эдуард, обрадовавшись тому, что она сама предложила, и больше не надо стоять столбом среди зала. А если бы она так не сказала… ну тогда бы он вернулся за свой столик, допил вино и ушёл бы куролесить дальше, а завтра в казарме сказал бы майору Террану: «Да, майор… я потратил увольнение на брагу, поэзию и шлюх», а Терран бы ответил с изумлённо-восторженной интонацией: «Это ж сколько надо пить, чтоб до поэзии допиться?!» и отправил бы его на губу – но отнёсся бы с уважением.

– Любите поэзию?

Официант принёс ещё один бокал и открыл шампанское. Эдуард смотрел, как оно весело шипит в бокалах, и чувствовал, что почему-то ему очень спокойно – видимо, он уже допился до философской умозрительности, за которую майор Терран дал бы ему день карцера: он не любил философов и спокойствия.

– Очень люблю, – признался Эдуард, – но сам писать не умею.

– Зато вы отлично слушаете, – заметила Ив. – Я видела, как вы слушали, это редкость.

– Было неожиданно, – сказал Эдуард, – потому что девушки не пишут про войну. И будто про меня написано. Будто вы очень хорошо меня знали, и написали такое… и именно так. Только я сейчас застрял где-то на середине касыды…

Ив вопросительно изогнула бровь.

– Почему?

– Думаю, вам не слишком захочется услышать ещё одну историю несчастной любви, – Эдуард уже пожалел о том, что вообще стал отвечать на вопрос. Какое ей дело до того, кто кого бросил, тем более в случае человека, которого она знает всего несколько минут. Однако Ив ободряюще улыбнулась:

– Не поверите, у меня сейчас в точности такая же история. Так что давайте выпьем, Эдуард, за то, чтобы всё наладилось.

– И за поэзию, – добавил Эдуард.

– И за знакомство, – сказала Ив, и бокалы мелодично звякнули.

Всего два месяца назад Ив рассталась с мужем, знаменитым танцором, которого Эдуард видел пару раз на городских патриотических концертах, поэтому вполне понимала состояние нового знакомого. Впрочем, он не заметил, чтобы Ив как-то переживала или мучилась по поводу своего развода – она вообще производила впечатление оптимистичного человека, и Эдуард заметил, что впервые чувствует себя рядом с девушкой спокойно и непринуждённо, и не думает о том, куда деть руки и что сказать. Шампанское пилось легко, словно газировка, и Эдуард почувствовал, что его развезло только тогда, когда поэты уступили место танцорам, и несколько пар вышли из-за столиков для медленного танца. По всем законам вежества следовало пригласить Ив, однако Эдуард чувствовал, что сейчас танцор из него никудышный. Да и вообще он танцевал из рук вон плохо – в Академии был курс хореографии, чтобы господа офицеры не чувствовали себя не в своей тарелке на официальных приёмах, однако как ни бился танцмейстер над Эдуардом, ничего у него не выходило. Знал бы он, что через два года будет этот вечер с Ив, то не вылезал бы из танцзала, чтобы сейчас лихо закружить девушку в самых невероятных фигурах и па. Знал бы он, что вообще её встретит, нарядился бы сегодня в парадное, так ведь нет, собирался нынче вечером упиться в доску и валяться в канаве, потому и надел затрапез; вот и сидит теперь вахлак вахлаком и не знает, как справиться со внезапным смущением. Да и потом, танцевать с пьяным вряд ли понравится барышне…