Крылья ветров - Лариса Петровичева

А потом…

Всё случилось на выходных. Лена с Сергеем валялись на диване, спасаясь от безумной жары 2010 в кондиционированном раю квартиры, и смотрели новости, когда на экране вдруг выплыл портрет Божанского, и изящная дикторша произнесла:

– Только что к нам поступила информация о том, что скоропостижно скончался известный писатель Артур Божанский.

Далее пошло перечисление титулов, регалий и самых знаменитых произведений, а Лена некоторое время молчала и слова не могла произнести. В свои шестьдесят пять Божанский отличался крепким здоровьем, аномальную жару, что подкашивала молодых, переносил со спокойным безразличием («Это вы ещё в Ташкенте не были, а я там и детство, и юность провёл»), да что там – Лена вообще не могла представить его мёртвым. Ещё вчера энергичный классик сообщил редактору о том, что через два месяца закончит роман, и это будет бомба. Всё это никак не вязалось со смертью, с подчёркнуто печальным голосом дикторши, с траурной лентой на портрете. Этого не могло быть.

И это было.

* * *

– Княжичева, ты же умная баба, – Кириленко сделал очередную затяжку и выпустил в потолок струю дыма. Куча окурков в пепельнице живо напоминала гору черепов на великом полотне. – Ты ведь умная баба?

Лена никогда не спорила с начальством, тем более в вопросах положительной оценки собственных способностей.

– Да, – сказала она и повторила: – Да, я умная баба.

– Тогда что тебе непонятно, раз ты такая умная?

– Почему я? – спросила Лена. Кириленко закатил глаза. Весь его вид говорил о том, насколько он не любит, когда его приказы обсуждаются, а не выполняются тройным аллюром, переходящим в галоп.

Редактор любил конный спорт. Сравнения шли из этой области.

– Видишь ли, ты общалась с Божанским. Он тебя отличал, причём в хорошем смысле. У тебя есть несомненный талант, тебя можно назвать его ученицей, ты была постоянным автором журнала…

– Почему «была»? – нахмурилась Лена.

– «Будешь ли» зависит от того, насколько хорошо ты всё сделаешь, – ответил Кириленко, как отрезал. – А ещё ты умная баба. И неболтливая. И это, наверное, главное.

Как обычно, всё упиралось в деньги. Слухи о последнем романе великого Божанского бродили по городу, уже начали звучать осторожные вопросы о том, увидит ли роман свет, а бездарный отпрыск знаменитого режиссёра изъявил желание на экранизацию вершины творчества любимого автора. На вспашке такой целины можно наварить огромное состояние – следовательно, дело за малым: в кратчайшие сроки проработать все черновики Божанского, провести корректорскую правку и выдать жаждущим искомое. Если роман не доведён до конца, то на Лену возлагалась задача его дописать на основании черновиков и дневниковых записей Божанского.

– А кому ещё это доверить? Неужели сама не понимаешь, что тут чем тише, тем лучше? Не Пейсателя же звать! – Кириленко с усилием утопил окурок в пепельнице и уже спокойнее добавил: – Сама понимаешь, роман нужен. Генеральный завтра объявит о том, что он выходит через два месяца, значит уже сегодня тебе надо приниматься за дело.

– Но это же… – Лена развела руками, впервые в жизни не находя подходящих к случаю слов.

– Что? Нехорошо? Неприлично? Княжичева, не будь такой дурой. Или тебе денег не надо?

Дурой Лена быть не хотела. Спорить с начальником – тоже. Она прекрасно знала его финальный аргумент: не хочешь, так пакуй вещи, а разбрасываться работой и карьерой в кризис по меньшей мере неумно. Так что Лена кивнула и получила неплохой аванс за работу, а также флешку с текстовыми файлами из ноутбука Божанского и коробку с бумагами.

* * *

Ив называла их отношения Субботним Романом.

Каждое утро в субботу Эдуард, наглаженный, выбритый, с идеальной стрижкой, уходил в увольнение, и дребезжащий вагон метро привозил его на окраину, к дому Ив. Он устраивался на лавочке у подъезда, и ровно в десять открывалась тяжёлая скрипучая дверь, и Ив выходила на улицу. В приталенном чёрном пальто и берете она походила на школьницу; Эдуард целовал её в щёку, она брала его под руку, и пара отправлялась на прогулку в Парк Согласия. В такой час осенние аллеи были ещё пусты, только дворники шаркали мётлами по влажному асфальту, да где-то в глубине сжигали опавшие буковые листья. Ноябрьская тишина казалась физически ощутимой величиной; Эдуард целовал Ив и думал о том, что мир ещё не родился, и они вдвоём застыли где-то в самом начале бытия.

Потом, в маленькой квартирке Ив, когда они лежали, обнявшись, на узкой кровати, похожей на койку в каюте корабля, Эдуард думал о том, что Ив ждёт от него трёх самых простых слов – и не знал, сможет ли сказать их кому-то вообще. Он вспоминал Ирэн: завершив акт их любви, та обычно вставала сразу и теряла к Эдуарду всяческий интерес; от этого он распалялся ещё больше – зная, что принадлежит она другому и через несколько минут уйдёт к нему, вспыхивал и всем сердцем желал воспламенить своим огнём и Ирэн: чтобы она увидела всю силу его любви, и осталась. Ив тихо дышала на его плече; может, это мне и надо? – думал Эдуард. – Я отслужу положенные два года и вернусь, получу муниципальное жильё, и мы с Ив поженимся. Надо только сказать ей три простых слова, которые она так хочет услышать… Но он молчал и делал вид, что спит, а Ив ни о чём не спрашивала.

Потом они обедали и шли куда-нибудь в кино или на выставку; Эдуард мало что понимал в современном искусстве и предпочитал отшучиваться, если Ив о чём-то спрашивала. Наступал вечер, и тот же вагон метро привозил их обратно: Эдуард целовал Ив у подъезда, и она скрывалась за дверью, а он отправлялся в казарму, насвистывая какой-то незатейливый мотивчик и вспоминая о том, как однажды они с Ирэн катались по каналам на маленьком прогулочном катере. Вспоминать было почти не больно: если Ив была лекарством, то по силе воздействия его можно было сравнить с морфием.

В субботу пошёл снег – и не жалкие белые крошки, которые тают, не долетая до асфальта, нет, это была настоящая метель. Вбежав в подъезд, Эдуард несколько минут отряхивался, как собака, вылезшая из воды. Когда он нажал на кнопку звонка в квартиру Ив, его словно что-то ударило: именно сегодня он должен сказать. Сегодня. Сейчас. И когда Ив открыла ему, то он произнёс с порога:

– Ты знаешь… Я тебя люблю.

И добавил:

– Привет.

Кириленко перевернул страничку, затем отложил рукопись и воззрился на Лену так, будто перед ним откуда ни возьмись появился анекдотический негр с двумя головами.

– Что это? – спросил он. Лена поняла, что шеф едва сдерживает ярость.

– Рукопись последнего романа Божанского, – сказала Лена. Кириленко стал опасного красного цвета: Лена испугалась, что редактора сейчас хватит удар.

– Княжичева, ты что, охренела? Какой Божанский?!

– Тот самый, – ответила Лена, пытаясь говорить максимально спокойно. – Это есть и в распечатке, и на флешке. И это – его последний роман.