Немного скандала - Эмма Уайлдс

— Полагаю, что смогу узнать больше, если еще раз поговорю с бабушкой.

Люк усмехнулся:

— На многое не рассчитывай. Я встречал твою бабку. Вдовствующая герцогиня говорит лишь то, что считает нужным. Если она решила держать подробности той полузабытой истории в тайне, она не раскроет и рта.

— Ты мне это говоришь? — Алекс слегка расслабился в кресле, болтая в стакане благоухающий напиток. Он вспомнил чудаковатую Софию Маккей, свою чопорную и величественную бабушку и потрясенное лицо Эмилии. — Мне кажется, мне приходится сражаться с целым отрядом взбалмошных женщин.

— Даже одной, — сообщил Люк, хладнокровный, как истинный аристократ, — было бы более чем достаточно.

Тишину комнаты время от времени нарушал только звон чашки, передвигаемой на блюдце, да шорох газеты, когда отец переворачивал страницу. Воздух наполнял чудесный аромат свежевыпеченных булочек со смородиной, щедро политых растопленным маслом. На буфете стояли подносы с яйцами, ветчиной и копченой рыбой. Появлялись лакеи, чтобы унести тарелку или предложить еще кофе; если бы не они, единственным постоянным звуковым фоном было бы щебетанье птиц за окнами.

Порядок был заведен раз и навсегда. Ее отец любил читать газету без помех, но в это утро Эмилия решилась ему помешать. Они с отцом, как двое чужих под одной крышей. Он, похоже, не имел ни малейшего желания стать ей ближе. Может быть, ей стоит попробовать самой? До сего дня ей не приходило в голову, что у нее есть на это право. Однако почему бы нет?

Обычно комната для завтрака, с ее обитыми шелком стенами, в лимонно-желтую и кремовую полоску, натертым до блеска полом и окнами в сад, приводила Эмилию в восхищение. Залитое солнцем пространство за окнами должно было бы поднять ей настроение — только не сегодня!

— Я получаю любовные письма, — объявила она, помешивая ложечкой шоколад, который предпочитала пить вместо кофе.

Даже в этот ранний час на отце красовался завязанный прихотливым узлом галстук: темно-желтого цвета, украшенный крошечными перламутровыми пуговицами, ярко выделялся на фоне темно-коричневого, лично подогнанного по фигуре сюртука. Выдержав заметную паузу, демонстрирующую раздражение, он наконец взглянул на дочь с умеренным интересом:

— Вот как?

— Уже три письма, — сообщила она. — Поразительно подробных. Можно даже сказать… страстных.

И это было еще мягко сказано. Казалось, читать их — все равно что подглядывать. Но для Эмилии эти письма были словно окно в жизнь незнакомой молодой женщины, постигающей первые уроки истинной страсти.

«…мне приходит в голову, что мы преступно небрежны к тому священному месту, где вы впервые овладели мною. Я помню тепло солнечных лучей, томительное ощущение моих собственных волос, рассыпавшихся на траве, ощущение вас, когда это произошло. Боль, потом наслаждение… Я не знала. Полагаю, мать рассказала бы кое-что накануне моей первой брачной ночи, но все, что я понимала, — это взгляд ваших глаз, ваши прикосновения и то, как сильно я вас хотела».

Отец опустил газету.

— От кого?

— Я не знаю, кто их посылает. Правда.

— Они без подписи? — Он взял чашку кофе и поднес к губам.

— Нет, они подписаны. Но я не знаю, кто посылает их мне.

Брови отца сошлись на переносице.

— Какого чер… То есть что это значит? Если там есть подпись, Эмилия, вы должны знать, кто их вам присылает.

— Они подписаны Анной Сент-Джеймс, которая написала их много лет назад.

— Сент-Джеймс! — Чашка опустилась на блюдце, звякнув с такой силой, что Эмилия даже удивилась, как оно не треснуло. — Что?

Он почти кричал, и на шум прибежал лакей, но отец отослал его прочь взмахом руки.

— Я бы предпочел, чтобы ты в моем присутствии не упоминала имени этой шлюхи, — сухо заявил он.

Нежные, хоть и шокирующие фразы, написанные плавным женским почерком, никак не вязались у Эмилии со словом «шлюха». Но, судя по выражению на отцовском лице, спорить было бесполезно.

— Я просто подумала — может быть, вы знаете, кто бы мог послать мне эти письма?

— Воображаю — какой-то любитель грязных шуток, — сурово отрезал отец.

— Мне бы хотелось знать, что тогда произошло.

Бросив салфетку на стол, отец вскочил на ноги.

— Нет. Не твое дело. Грязная история, и ни к чему вспоминать.

В лучах утреннего солнца его лицо казалось холодным и отчужденным.

— Многие мужчины заводят любовниц. — Эмилия выдержала его суровый взгляд, не желая отступать. — Понимаю, что они, как правило, не являются дочерьми герцогов. Анна многим пожертвовала во имя любви.

— Меня вряд ли может порадовать слово «любовница», произнесенное моей собственной дочерью. Кроме того, вижу, что ты воспринимаешь эту историю в романтическом свете. Выбрось из головы.

Сухие, жестокие слова приводили ее в раздражение.

Анна вставала перед ней как живая, через мысли и чувства, которые она доверила бумаге.

— Простите меня, я вовсе не хочу доставить вам удовольствие или, напротив, разочаровать вас. Но это касается нашей семьи, значит, меня тоже. И я уже не ребенок, — напомнила Эмилия, вызывая в своем предательском воображении жар и восторг поцелуя Алекса Сент-Джеймса. — Я достаточно созрела для замужества, следовательно, готова понять, как устроено наше общество. Мужские привилегии — это вовсе не секрет.

— А зря, — процедил он, но она тем не менее расслышала.

— Почему?

Он заговорил громче:

— Секрет или не секрет, но есть вещи, о которых леди не говорят.

— Вроде того, зачем мой дед соблазнил невинную девушку?

Наверное, ей не стоило заходить столь далеко. Лицо отца приобрело странный красноватый оттенок. С видимым усилием он взял себя в руки и спокойно поинтересовался:

— Кто тебе это рассказал?

Она не собиралась впутывать сюда Алекса, поэтому просто покачала головой:

— Не важно. Так это правда?

— Если это София наболтала тебе…

— Разумеется, нет, — поспешила заверить его Эмилия. Тетя София была несколько необычной, и все же она очень ответственно подходила к своей роли опекунши.

По крайней, мере отец, похоже, решил, что она не лжет.

— Эмилия, это случилось десятки лет назад. Лучше всего забыть эту историю, и это мое последнее слово на данную тему. Сожги письма и забудь.

Она продолжала рассеянно помешивать шоколад, нежный звон ложечки о тонкий фарфор казался громом в наступившей тишине. Она робко сказала:

— Я ни за что их не сожгу.