Парижское эхо - Себастьян Фолкс
Шрифт:
Интервал:
Мать сидела на песке и смотрела куда-то на горизонт. Она родилась в Оверни, и в семье у них было семеро детей. Когда ей стукнуло пятнадцать, отец отправил ее в Париж на поиски работы. До встречи с будущим мужем она жила в крошечной комнате для прислуги на последнем этаже огромного дома возле Восточного вокзала. Папа говорил, что тогда она почти все время голодала. Простая уборщица в дешевой гостинице. Она верила, что в лучшем мире ее спасет Иисус, а в этом – ее спас мой отец. Он женился на ней и забрал из каморки прислуги. Помню, во второй день папиного отпуска мы сидели с ней рядом и смотрели, как Элли помогает папе добраться до воды. Когда отец нам помахал, мама так обрадовалась, что едва не заплакала, и принялась махать в ответ. Я очень надеялась, что в тот момент папа не называл ее шлюхой.
В тот вечер я заметила, что он опять выпивал. У него раскраснелось лицо, и он казался очень грустным. Мы с Элли надели лучшие платья и расчесали к ужину волосы. В последний вечер нашего отпуска на горячее подавали свинину. Папе она не понравилась, и он стал жаловаться, что не может ее прожевать. Потом он подозвал к столику официантку в голубой форме и велел принести еще вина. Одну бутылку он уже выпил.
Когда подали десерт, к ужину вышла вдова и постучала кончиком ножа по стенке бокала. На ней было строгое черное платье. Она поздоровалась с гостями и сказала небольшую речь – о том, как рада принимать в своем пансионате настоящих героев Франции. Вдруг папа поднялся из-за стола и крикнул: «Если вы так рады, то почему не можете подать нормальную еду? Еду, которую по крайней мере можно жевать».
Ухватив с тарелки кусок свинины на кости, он стал размахивать им в воздухе. «Как, по-вашему, жевать такое человеку без рта?» – говорил он.
Потом, для наглядности, он решил показать гостям, как пуля пробивает человеческую кость. А потом добавил, что, если враг стреляет по тебе из пулемета, за первой пулей тут же прилетает вторая.
Вдова оправдывалась и заверяла гостей, что никого не хотела обидеть. Оказалось, она и сама потеряла на войне мужа и очень надеялась, что эта неделя получится особенной и памятной для всех.
Папа стал ее перекрикивать: «Неделя и правда особенная! Чего только не сделаешь, чтобы отвязаться от этих проклятых ветеранов! Лучше сразу от всех – одним махом!»
Услышав эти слова, вдова очень расстроилась. К нашему столу подошел какой-то незнакомый ветеран с достаточно легким ранением и попытался успокоить отца. Он положил руку ему на плечо, но папа ее отдернул и сказал, что когда он лежал среди мертвецов в Вердене, то мечтал выжить и оказаться однажды на праздничном обеде – но не среди калек, а рядом с красивыми женщинами.
С этими словами отец уселся обратно за стол.
Матильда Массон говорила с сочным парижским акцентом и куда быстрее, чем Жюльетт Лемар. Каждые несколько минут мне приходилось останавливать запись и переслушивать отдельные куски, но даже после этого я сомневалась, что поняла все правильно. Казалось, что Жюльетт долго репетировала свою речь, а в показаниях Матильды было что-то спонтанное, как будто ее совсем не волновало, что о ней подумают слушатели.
В Центре Жана Моллана имелось шесть аудиозаписей Массон, из которых я пока прослушала только первую. Поначалу я хотела пропустить вступительную часть и сразу перейти к ее рассказу про оккупацию, но в итоге решила прослушать все: если ее история и впрямь так хороша, как утверждали архивисты центра, мне стоит разобраться во всех деталях.
Я кликнула на второй файл.
Папе жилось нелегко. Работа на бойне очень его выматывала, и по вечерам у него болела культя. Вернувшись домой после долгой поездки на метро, он обычно снимал свою деревянную ногу и садился за стол прямо в рубашке. Мать в это время готовила ужин. Мы всегда ели мясо, потому что отцу на работе его продавали почти за бесценок. Он частенько приносил мешки с мясными обрезками и кормил весь наш дом.
Овдовевшая мадам Готье могла позволить себе лишь печеный цикорий с ломтиком сыра, если только папа не приносил ей кусочек рубца или что-то еще. Бедная старушка жила одной надеждой. Без десяти шесть, когда закрывался магазин неподалеку, она, пришаркивая, вылезала из своей квартиры и шла туда за продуктами с витрины – если хозяин собирался их выкидывать, он разрешал ей купить кое-что по дешевке. По пути домой она всегда задерживалась на первом этаже, возле нашей квартиры, и начинала звать свою кошку – так, чтобы мы слышали. Конечно, кошка никогда не приходила, зато мы сразу знали, что она стоит под дверью.
«Да ради бога, дай ты ей уже что-нибудь», – говорил отец, когда слышал мадам Готье. Тогда мама посылала кого-нибудь из нас с кусочком мяса, завернутым в газету, – самым неаппетитным обрезком, какой ей удавалось найти.
Луиза рассказала мне, за что мама так ненавидела мадам Готье. Выяснилось, что, когда она была беременна мной, соседка сказала ей какую-то гадость. Однажды, когда живот только начал расти, мама спускалась по лестнице и старуха выдала ей вслед: «А я смотрю, вы держите себя в форме, мадам Массон».
Хоть мы жили в тесной квартире, но у нас всегда была еда, а у мамы и папы имелась отдельная спальня; нам с сестрами приходилось делить комнату на троих. У нас была гостиная с окнами на улицу и крошечная кухня, из которой открывался вид на двор и фонтан, со всех сторон окруженный домами. В окна мы могли видеть, что происходит в чужих квартирах, и порой я слышала, как люди ругаются. Если кто-нибудь оставлял открытой форточку, оттуда доносились звуки радио.
Когда мать принималась готовить ужин, я садилась у окна на кухне и наблюдала за Джином – мальчиком, который разносил воду в больших ведрах. Если в нашем фонтане вода пересыхала, ему приходилось идти к фонтану Уоллеса в конце улицы. Луиза обожала надо мной подшучивать: говорила, что Джин в меня влюблен и все время пытается поймать мой взгляд, – но мне кажется, она меня обманывала. Я наблюдала за стариком в квартире напротив, когда тот готовился ко сну; и за молодой женщиной, которая работала секретаршей и постоянно курила, стряхивая пепел в окно. У нас запрещалось выбрасывать из окон мусор, но внизу всегда валялись разбитые бутылки, коробки и окурки – и никто почему-то их не убирал. Когда я встречала наших соседей на улице, они даже не догадывались, что я знаю о них все.
Пока я была маленькой, мама весь день пропадала на работе, и заботиться обо мне приходилось старшей сестре Луизе. Все говорили, что она глупая, и действительно, ей никогда не давались письмо и счет. Папа часто говорил, что, как и мама, она закончит дни продавщицей за галантерейной стойкой где-нибудь в «Самаритэн», если ей, конечно, повезет. Все они считали Луизу простушкой, даже мама, хотя уж кто бы говорил: она ведь и сама приехала из деревни.
Но мне было все равно, что они думали. Я боготворила Луизу. Она носила шляпку и меховое пальто, которое купила на рынке Клиньянкур. Она отлично шила и часто мастерила себе платья из обрезков ткани, которые находила бог знает где. Она всегда знала, где что достать, будь то целый кусок камамбера или свежий стейк за бесценок. В баре на углу улицы хозяин иногда бесплатно наливал нам горячего шоколада. А еще, конечно, кино. Мне очень хотелось посмотреть какой-нибудь фильм в «Луксоре». Это такое большое здание в египетском стиле, неподалеку от бульвара Барбес. Но для этого нужно было ехать на метро, а оно стоило денег. Тогда Луиза нашла ход в небольшой кинотеатр рядом с нашим домом, в районе Менильмонтан. Через боковую дверь здания можно было попасть в служебный коридор, а оттуда – если подождать несколько минут после того, как начался сеанс, – пробраться в зал.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!