Солоневич - Константин Сапожников

Расстояние 250 километров до места назначения поезд преодолевал шесть суток. В морозное утро 17 января 1934 года подневольную рабсилу выгрузили на обдуваемой холодными ветрами станции, которая находилась в зоне подчинения Подпорожского отделения ББК… Строительство канала, которое курировало ОГПУ, длилось два года и к моменту прибытия Солоневичей в эти края завершилось. Они были наслышаны об этой ударной стройке, в которой участвовали не менее 280 тысяч мужчин и женщин, инженеров, техников, рабочих, осуждённых «за саботаж и антисоветские настроения».

По мнению Ивана, строительство канала использовалось советской властью в пропагандистских целях, как успешный пример перековки трудом политических врагов и уголовников-рецидивистов. В кампании по распространению этого опыта участвовали видные деятели искусства и литературы во главе с Горьким. Особенно отличился драматург Николай Погодин, написавший пьесу «Аристократы», в которой восторженно оценил вклад ОГПУ в организацию стройки века, подлинный гуманизм и благородство чекистов. После торжественного пуска канала в эксплуатацию многие руководители-чекисты были награждены орденами, были поощрены некоторые заключённые-передовики — их выпустили на волю по амнистии.

Лагерный пункт Погра относился к владениям ББК. Посреди леса на окружённой колючей проволокой поляне располагались дощатые бараки, по которым и распределили новоприбывших. По описанию Ивана, каждый барак напоминал «гробообразный ящик» 50 метров в длину и 8 в ширину. Нары были сколочены вдоль стен, имелись одна дверь, два подслеповатых окна, буржуйки для обогрева. В ОГПУ готовились к очередной ударной стройке: возведению гидроэлектростанции на реке Свирь, для этого и «концентрировалась» необходимая рабочая сила в 28–30 тысяч человек.

На первых порах Иван внутренне ощущал себя больше журналистом, чем рядовым «зеком», считая, как и его спутники по несчастью, пребывание в лагере очередным приключением, которое надолго не затянется, ведь до финской границы было около 200 километров. Размышления его на этот счёт были оптимистичны: «Всё, что нас ждёт дальше, будет легче того, что осталось позади. Здесь — мы выкрутимся. И так, в сущности, недолго осталось выкручиваться: январь, февраль… в июле мы уже будем где-то в лесу, по дороге к границе».

Но жизнь в неволе быстро начала диктовать свои условия. Иван с головой погрузился в лагерный быт, понимая, что без усвоения его специфической науки выживания, иерархии ценностей, установления связей в местных властных структурах будет трудно осуществить поставленную цель — «уход в побег».

«Общие работы» — лесозаготовки — для осуществления побега явно не подходили. Это была каторжная работа на износ, на отдалённых лагерных пунктах, под усиленной охраной. Направление на лесозаготовки грозило тем, что Солоневичей могли разъединить, распределить по разным бригадам. Именно поэтому Иван решил пристроиться на «штабную» лагерную работу в учётно-распределительной части (УРЧ) Подпорожского отделения. Задача была нелёгкая, но после беготни по кабинетам Солоневич, «нажав на все пружины», успешно решил проблему.

В двухэтажном управленческом здании с множеством служебных каморок и чуланов Иван отыскал своего будущего начальника Наседкина, знавшего наизусть внутренние инструкции, которые предписывали: принимать в часть сотрудников с «контрреволюцией» нельзя! Причины были понятны: в УРЧ занимались статистикой «наличия — отсутствия» заключённых и распределением их на работы, получением и проверкой жалоб, составлением списков на отправку на ударные стройки ГУЛАГа в других регионах страны. Информация, можно сказать, повышенной секретности! Но, как назло, все грамотные, прибывавшие в лагерь, были как раз с «контрреволюцией». Наседкину пришлось в очередной раз нарушить инструкцию. Так в УРЧе появился новый старший юрисконсульт и экономист, получивший в своё распоряжение «тридцать пудов дел» и малоприятную возможность повседневного общения с коллегами, «с тридцатью кувшинными рылами из так называемого советского актива».

Юра тоже «пригрелся» в УРЧ: за пишущей машинкой. На первый взгляд неплохо устроился и Борис — лагерным врачом. У него были относительная свобода передвижения и своё жильё — кабинка возле амбулатории, в которой Солоневичи хранили от посягательств уголовников нехитрые пожитки. В этой кабинке можно было иногда безнадзорно встретиться, обсудить текущие дела и согреться «в семейном кругу» чаем, если не было ничего покрепче. Позже, в дни работы над книгой «Россия в концлагере», Иван, вспоминая о «подпорожской эпохе», убеждённо говорил: «Если бы мы не попали в УРЧ, то едва ли выбрались из всего этого живьём».

Было бы ошибочным считать УРЧ тихой заводью, в которой Солоневичи могли готовить очередной побег. Они знали, что в «учётке» их со всех сторон подстерегала опасность. Внутренняя независимость Солоневичей была слишком очевидной, как и бойкость языка, и это многим не нравилось: мол, демонстрируют свой гонор, кичатся интеллигентностью. Главную угрозу, по мнению Ивана, представлял советский актив, который в условиях лагеря был таким же, как на воле, строя свое благополучие на доносительстве и лакействе.

Самым ярым врагом Солоневича в УРЧ стал Стародубцев. Он ведал «разгрузкой» карантина и распределительных пунктов. Стародубцев считался незаменимым специалистом в Подпорожье, начальство его ценило: подведомственная ему рабочая сила почти не простаивала. Провокатор и подлец по натуре, он находил удовольствие в унижении тех, кого выбирал жертвой. Независимый и ироничный Иван показался ему подходящим кандидатом на эту роль. Солоневич понимал, что конфликт со Стародубцевым не сулит ему ничего хорошего, но был готов ко всему. Тот опасался тяжёлых кулаков «жертвы» и действовал испытанным способом: настрочил в 3-й (чекистский) отдел донос на Солоневича: тот, мол, украл несколько десятков дел на освобождающихся лагерников и сжёг их в печке. Приводились имена «свидетелей» этого преступного деяния — активисты, «прикормленные» Стародубцевым. Обвинение было серьёзным: саботаж работы УРЧ!

Стародубцев торжествовал. Ещё немного, и враг будет повержен. Иван старался найти выход из тупиковой ситуации, понимая, что в данном случае «укоротить» Стародубцева кулаками невозможно. Если применение физической силы грозило Стародубцеву больничной кроватью, то Ивану — неделями карцера. При этом его мнимая вина усугублялась: месть за разоблачение! Напрашивался единственный вариант спасения, к которому часто прибегали ссыльные, — добиться поддержки вышестоящего начальника. Лучше всего это удавалось лагерникам, обладавшим «прикладными» талантами. Кто-то из них пел популярные советские песни и музицировал на вечеринках и торжественных собраниях. Кто-то использовал опыт таксидермиста для пополнения «высокопоставленных» коллекций птичьего и животного мира Карелии. Один из ссыльных, осуждённый за попытку поджога готовившегося к открытию дома-музея Сталина в Вологде, жил припеваючи благодаря тому, что наловчился делать сувенирные избушки-календари, которые пользовались большим спросом у лагерных командиров. Именно такая избушка с надписью «На память о ББК, год 1933» была однажды вручена начальнику Ленинградского управления НКВД Медведю.

Первую попытку «найти поддержку» Иван Солоневич предпринял в отношении начальника УРЧ Богоявленского, старого чекиста, службиста, ходившего всегда в форме. Он славился тем, что принципиально не прощал проступков. Чуть что — отправлял под арест, в «шизо», на 19-й квартал, на Лесную речку, то есть места малопривлекательные для здоровья и психики ссыльных. Но даже у него обнаружились уязвимые места. С Богоявленским Иван завязал, по его словам, кое-какие «деловые отношения». Началось всё с «заграничной» сигареты, которой Солоневич угостил начальника. Тот заинтересовался: откуда такая роскошь? Иван с ходу нафантазировал: в Москве, в правительственном распределителе № 1 есть друзья. Богоявленский поверил (в УРЧ попадала самая разнообразная публика) и стал выделять из бесформенной массы лагерников этого общительного, деятельного крепыша со связями в столице. Мотивация Богоявленского была понятна: причудливы повороты судьбы. Кто знает, не пригодятся ли в будущем знакомства ссыльного Солоневича?