Эхо - Дун Си

то в моих глазах она оставалась бы просто любовницей, которая влезла в чужую семью. А я терпеть не могу любовниц. Хотя мне все равно пришлось бы за нее отомстить. Как следователю мне просто необходимо это сделать, потому что это мой долг; но как женщине мне было бы очень неприятно заступаться за любовницу. Поэтому с самого начала я хотела разобраться, изнасиловал он ее или нет. Теперь, когда он все-таки признался, Ся Бинцин превратилась в дважды пострадавшую, соответственно, у меня появилось гораздо больше мотивации отомстить за нее. Можно сказать, что он уладил мое внутреннее противоречие.

– Я поддержу любое твое решение.

– То есть раз… развод тоже поддержишь?

– Нет, поскольку твои доводы не обоснованы.

С этими словами он вынул из сумки для ноутбука три расписки от Се Цзяньчэна, Хэ Шаохуа и Бао Чаочжу, на каждой из которой внизу стоял отпечаток пальца. Все трое подтверждали, что 20 апреля и 20 мая вместе с Му Дафу собирались в номере отеля, чтобы поиграть в карты. Взглянув на три алых овальчика, Жань Дундун поинтересовалась:

– А как ты объяснишь приезд в город Бай Чжэнь?

В ответ на это Му Дафу протянул ей совместно подписанное письмо от Хун Аньгэ и Бай Чжэнь. В нем они подчеркивали, что Бай Чжэнь является писательницей, которая очень дорожит своей репутацией, поэтому если Жань Дундун продолжит подозревать ее в чем-либо и тем самым портить репутацию, то они сохраняют за собой право подать на нее в суд.

Жань Дундун тут же вспыхнула:

– Получить такие расписки большого труда не стоит, ты мог просто пригласить их в ресторан и подкупить. Не надо водить меня за нос.

– Неужели, собирая доказательства, ты тоже водишь народ в ресторан, чтобы подкупить?

– Это разные вещи. Выражаясь твоим языком литературоведа, доказательства, которые собираем мы, – это высокая словесность, а доказательства, которые собрал ты, – это низкопробная бульварная проза.

28

Хотя и чаепитие, и ужин, и дорога домой прошли у них в перебранке друг с другом, когда они приняли душ и улеглись в постель, то внезапно предались любовным утехам. Их секс напоминал бешеный ураган, они вели себя так, словно то была их последняя близость, от которой следовало урвать свой куш, и каждый в этой схватке выжимал партнера без остатка. Для нее это было не просто физическое удовольствие, но еще и празднование промежуточного результата расследования. Для него же это был не только поворотный пункт в их отношениях, но еще и долгожданное после трех месяцев телесное раскрепощение. Как бы то ни было, каждый получил свою выгоду или, выражаясь по-другому, прибавочную стоимость. Счастье обрушилось нежданно-негаданно, он-то думал, что так же, как и вчера или позавчера, или много вечеров подряд до этого, он потушит свет и заснет, а тут вдруг Жань Дундун возьми его и спроси: мол, как думаешь, если муж уже целую вечность не трахает жену, ты поверишь, что у него нет любовницы? Это была явная провокация, он даже опешил, прошло несколько секунд, прежде чем на ум ему пришел встречный вопрос, однако он ничего не стал говорить, боясь, как бы она его не оттолкнула. А вопрос его звучал бы так: «Если жена уже целую вечность не допускает к себе мужа, неужто ты будешь отрицать, что она чокнутая?»

Когда все закончилось, она спросила:

– Почему в этот раз ты не кричал «кайф»?

«Неужто не кричал? – поймал он себя на мысли. – И правда…» Он даже сам удивился, словно в самый ответственный момент внутри него автоматически сработала система раннего предупреждения. Он не мог ответить на этот вопрос.

– Почему? – не отступала она, словно пытаясь просветить его насквозь.

– А можно я не буду отвечать?

– Нельзя, – настаивала она.

– Если я скажу правду, ты рассердишься, а если совру – то мне самому будет потом будет неудобно.

– Я прощу все что угодно, лишь бы только это была правда, – пообещала она.

Он без конца сглатывал, словно хотел сглотнуть те слова, что вертелись у него на языке. Вместе с тем он словно оценивал, насколько правдивым может быть ее обещание. Он все глотал и глотал, пытаясь потянуть время, и то же время опасался, что она раскроет эту уловку или, чего доброго, уличит в каком-нибудь навязчивом расстройстве.

– Для тебя это прекрасная возможность обнулить все свои ошибки, – подбадривала она, – считай, что все в прошлом.

– Если ты хочешь вывернуть наизнанку даже мои мысли, то в таком случае я останусь перед тобой совсем голый.

– Я сгораю от любопытства, – не отставала она.

Он колебался: «Сказать или не сказать?» Он мучился не меньше, чем Гамлет с его вопросом «быть или не быть?». Она упорно выжидала и, казалось, даже дышать стала тише, время словно остановилось. Он уже жалел, что еще не уснул, усни он сразу, так не попал бы в такую передрягу. Словно прочитав его мысли, она пихнула его локтем, он испуганно пробормотал, что засыпает.

– Это обычная уловка подозреваемых – говорить, что они хотят спать, если не хочется отвечать, – сказала она. – Похоже, кто-то отказывается сотрудничать со следствием, так что даю тебе еще десять секунд.

С этими словами она приступила к обратному отсчету:

– Десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два, один.

И тут, словно услышав сигнал к действию, он как загипнотизированный вдруг решил расколоться. Он признался, что начал кричать «кайф» после того, как прочел рассказ Бай Чжэнь «Одна ночь».

– Кто бы мог подумать, что моя жизнь превратится в искусство подражания, – добавил он.

– Я спрашивала, почему в этот раз ты не кричал, – вцепилась она мертвой хваткой.

– Раньше я кричал, потому что в своих фантазиях представлял другую, а сегодня в голове у меня была только ты.

Он думал, что такой ответ ей польстит, но, уцепившись за первую часть фразы, она тут же спросила:

– И кого же ты представлял?

– Да никого конкретного, как писал Лу Синь, «мой герой – собирательный: говорит, как чжэцзянец, выглядит как пекинец, одевается как шаньсиец»[6].

Мысли его путались, но она со своего курса не сбивалась:

– Наверняка представлял Бай Чжэнь?

Он хотел было сказать «нет», но вопреки намерению ответил:

– Представлял.

Она натянуто усмехнулась, словно наконец-то докопалась до истины:

– Оказывается, духовно ты мне уже давно изменял.

– А ничего, что кроме нее, я еще представлял Одри Хепбёрн и много кого еще, кто абсолютно недосягаем? Даже если бы я захотел тебе изменить, никому из них я бы не понравился, и вообще близость с ними невозможна ни в каком случае. Та же Одри умерла двадцатого января тысяча девятьсот девяносто третьего года, так что как ее ни представляй, она не воскреснет и разборок с тобой не устроит. Если бы каждый был так же откровенен, как я, то психологи давно бы уже признали, что такие фантазии совершенно нормальны. Не верю, что сама ты тоже не представляешь никого другого на моем месте.

– Не представляю, – машинально ответила она, но при этом солгала.

Разумеется, в ее голове тоже появлялись образы каких-нибудь интересных мужчин, к примеру, только что совершенно неуместно в воображении промелькнул Хун Аньгэ, однако ей не хотелось, чтобы об этом узнал Му Дафу, который мог бы напридумывать невесть что. Ведь он далеко не дурак, изучение литературы – это не что иное, как изучение человеческой природы.

– Ты лжешь, – сказал он.

– Женщины отличаются от мужчин, – попыталась увернуться она и сменила тему: – Ты меня любишь?

– Люблю.

Похоже, это был единственно верный ответ, который избавлял от разборок. Он был готов во всем ей потакать.

– А как именно ты меня любишь? – допытывалась она.

– Как во «Сне в красном тереме» Цзя Баоюй любил Линь Дайюй: прежде чем дать лекарство – сперва пробую сам, если