Ноктуарий. Театр гротеска - Томас Лиготти

– Естественно, ваш случай крайне интересен и необычен, мистер Гриссал. Но мне кажется, он из разновидности тех явлений, что могут и подождать, не так ли? К тому же я не рассказал вам о работах мистера Риньоло.

– Можете рассказать сейчас.

– Пейзажи, мистер Гриссал. Ничего, кроме пейзажей. Другим он не занимается и часто хвастается этим. Никаких людей. Никаких толп. Ничего, что бы указывало на обитаемость и ее ужасы. Только безмятежная природа, где ничто не двигается, не живет и не умирает.

– Очень интересно, очень.

– Я подозревал, что вы скажете нечто подобное. Я также думаю, что вы бы заинтересовались еще больше, если бы хоть раз слышали размышления Риньоло о его полотнах. Впрочем, вы все увидите и услышите сами. Что скажете? Сначала студия Риньоло, а потом посмотрим, сможете ли вы найти это старое поле снова?

Они решили, что идея провести вечер за этими занятиями – и именно в такой последовательности – неплоха.

Поднявшись из-за стола, Нолон бросил последний взгляд на окно в доме на другой стороне улицы. Похоже, пока они с Гриссалом беседовали, в комнате погасили свет, а потому оставалось загадкой, стоит ли там сейчас кто-нибудь, наблюдая за ними, или нет. Застегнув длинные пальто до шарфов, обматывающих шеи, двое мужчин в полной тишине прошли через парк, где земля светилась аквамарином под холодными звездами, похожими на мертвые глаза бесчисленных статуй.

– Прошу вас, смотрите под ноги, ступайте аккуратно, – сразу сказал Риньоло, когда посетители вошли в студию. Он слегка запыхался, взбираясь по лестнице, хрипел, беспрестанно бормоча себе под нос: – Это место, о, это место…

На полу с трудом можно было отыскать хотя бы клочок свободного пространства, все было загромождено, поэтому предупреждение практически не имело смысла. Телосложением Риньоло не походил на своих гостей, он больше напоминал карлика, а потому двигался куда свободнее в этом захламленном доме.

– Видите, – продолжил художник, – что здесь, наверху, у меня не комната, а скорее стенной шкаф, что жаждет превратиться в комнату, распухая во все стороны, создавая все эти ниши и альковы, окружающие нас, эту бесформенную галерею укромных уголков. Где-то здесь есть окно, не знаю точно где, под одним из полотен, наверное. Но вы же на картины пришли посмотреть, а не любоваться видами из окна, которое находится черт знает где. Да и глядеть там не на что.

Затем Риньоло провел посетителей по извилистому лабиринту закоулков, указывая на картины. Некоторые каким-то замысловатым образом крепились к стене, другие холсты прислонялись к ней, словно в изнеможении. Говоря о том или ином полотне, художник делал шаг в сторону и позволял гостям насладиться работой, стоя в отдалении, как вежливый, но несколько заскучавший куратор редко посещаемого музея, жалкая фигура в болтающемся на теле костюме, словно сотканном из пыли. Увядшее лицо Риньоло казалось безжизненной маской; кожа имела тот же тусклый цвет, что и одежда, и была такой же дряблой и обвисшей; на общем фоне выделялись лишь полные серые губы; волосы пучками пробивались на черепе, походя на вылезшие без спроса сорняки, а глаза состояли как будто из одних белков, они словно закатились куда-то под лоб, стараясь разглядеть, что же там скрыто.

Пока Нолон рассматривал пейзажи, Гриссал не мог оторвать глаз от самого отшельника, хотя и очень старался соблюсти приличия. Но чем больше он пытался не обращать внимания на Риньоло, тем скорее снова принимался всматриваться в обвисшую складками кожу, бледное лицо и непокорные пучки волос. В конце концов Гриссал потянул Нолона за рукав и начал что-то шептать тому на ухо. Компаньон посмотрел на него, словно говоря: да-да, я знаю, но в любом случае постарайтесь вести себя вежливо, после чего снова принялся за изучение великолепных картин Риньоло.

Все они походили друг на друга и носили названия вроде «Неорганическая вселенная», «Трактат о вымирании», «Бесчувственный путешественник». Обещанный на полотнах пейзаж скорее предполагался, чем показывался. Тут и там виднелись намеки на какие-то формы, пробивался цветовой эффект или силуэт, но по большей части эти картины можно было описать как отрицание материального бытия, протест присутствию и любовь к пустоте. Естественно, Гриссал сделал вывод, что эти полотна призваны высмеять и запутать того, кто на них смотрит. Возможно, интуиция подсказала Риньоло, что у зрителей возникло такое мнение, и она вдохновила его на следующую речь, сказанную захлебывающимся лихорадочным голосом человеком, который проснулся от испуга.

– Думайте о картинах что хотите, мне все равно. Перешептывайтесь, у меня очень плохой слух. Скажите, что мои пейзажи не притягивают взгляд, не взывают к подробному их изучению. Тем не менее именно в этом заключается моя цель, и, насколько мне кажется, полотна идеально ей соответствуют, работают на нее малейшими деталями. Я провел немалое количество времени внутри каждого холста и как творец, и как обычный житель, и теперь их границы для меня не существуют, а я не существую для них. Поймите, когда я говорю «житель», то ни в коей мере не подразумеваю, что своими неуклюжими ногами я топтал эти лестницы цвета или что возлагал вот это самое тело на какой-нибудь возвышенный уступ, где воображал себя повелителем всего, что видел. У этих картин нет хозяина, нет пророка, ибо плоть и ее органы не могут там действовать – некуда идти, не на что смотреть обычными глазами, нет мыслей, которые мог бы обдумывать могучий разум. И созданные мной проходы никуда вас не приведут, ибо некуда и некому идти. Вы можете спокойно оставаться там, где находитесь, и не отправляться в великие путешествия, уж точно не из этого мира в какой-то другой. Я хочу сказать следующее: для того чтобы поселиться в моих пейзажах, надо, буквально выражаясь, прорасти в них. Они – рай для людей, странствующих во сне, но только для тех, которые никогда не поднимаются на ноги, которые забывают о цели своего путешествия, забывают, что вообще существуют, а потому они никогда не достигнут абсолютной тьмы по ту сторону грез, но будут вечно странствовать по моим землям, граничащим с небытием и соседствующим с бесконечностью. Так что, видите ли, критики мои, на этих маленьких полотнах изображена постоянная связь с пустотой, жизненно важное уничтожение и совершенно декоративная вечность…

– Да какая разница, – прервал монолог Гриссал. – Что так, что этак звучит все равно неприятно.

– Вы вмешиваетесь, – вполголоса одернул его Нолон.

– Я вразумляю старого пустобреха, – так же тихо возразил Гриссал.

– А где конкретно вы видите неприятность? Как мне кажется, все совсем наоборот. Я знаменит своими пейзажами, и могу заявить, что истинное спасение можно найти, только соединившись с ними. Нолон понимает. Не стоит идти по пути страдания, когда убежище совсем рядом – целый мир, куда можно уйти. Для посвященного каждое из этих полотен – это бухта, куда может заплыть любой; каждая линия – зазубренная или волнистая – это берег, на котором можно в забытье смотреть на море, пока прибой безболезненно не унесет вас прочь; каждый складчатый комок лучей – это звезда, в свете которой вы беспечно купаетесь, пока ваше сияние не потухнет. Это, джентльмены, возможность для любого проявить свой талант про-ек-ци-и. Места, на основе которых созданы мои картины, действительно существуют, признаю. Но они находятся вдалеке от зрителя. Тогда как мои пейзажи позволяют вам чувствовать себя как дома, те, старые, отвергают вас, держат на расстоянии вытянутой руки, а потом и вовсе выбрасывают из картины. И так со всем там, снаружи – все смотрит на вас злобными глазами. Но вы можете справиться с этой невыносимой ситуацией, перепрыгнуть через ограждение, так сказать, и для разнообразия перейти в мир, которому вы соответствуете. Если мои пейзажи кажутся вам незнакомыми, это лишь потому, что с другой стороны все иначе. Все станет предельно ясно, когда вы увидите мой шедевр. Пожалуйста, пройдите за мной.