«Мое утраченное счастье…» Воспоминания, дневники - Владимир Костицын

* * *

17 января 1956 г.

В эту шестую годовщину нашей разлуки я привез тебе цветы и нашел там очень красивые розы от Пренана. Я был уверен, что он придет после завтрака: так и случилось. Не успел он далеко отойти от двери, как появился Улин, который пробыл у меня до 21 ч., и вслед за ним (они встретились у входа в сквер) неожиданно (потому, что утром он прислал мне письмо и предлагал назначить время и место свидания) пришел Алексеевский, с которым мы беседовали до полуночи. Я отлагаю записи до завтра[1776].

* * *

18 января 1956 г.

Алексеевский вчера был очень рад поговорить о своем прошлом; в каждом слове чувствовалась мысль, обращенная к Лидии Михайловне. Я так понимаю это и не мешал, не перебивал. Он рассказал мне вкратце свою жизнь, в особенности — свое пребывание в Сибири, а также историю, действительно, очень интересную, семейства Лидии Михайловны. Ее отец был золотопромышленником, разбогатевшим во время золотой горячки в области между Леной и Амуром. Все его тринадцать детей пошли своими путями, кто в революцию, кто в науку, а кто в «служение» человечеству. Александр Николаевич собирается писать роман-хронику этого семейства. По-моему, стоит. Свой квартирный вопрос он разрешает правильно: приглашает жить к себе своего старого школьного приятеля, тоже одинокого человека, потерявшего и жену, и сына.

Улин внял моим настояниям и возобновил свою художественную деятельность по двум направлениям: во-первых, пишет две картины для салона Независимых; во-вторых, преподает основы скульптуры молодым протестантам, с которыми его свел местный пастор (Улин — протестант); заметно повеселел.

С Пренаном говорили о многом вразброд. Удивительны эти академические круги: «знающие люди» уверяли его, что M-me Pacaud вышла замуж. Думаю, что это — вздор: она стареет, ласкает своего ласкового кота, совершенно не заботится о своей наружности, мысли ее всецело в прошлом. Чего только не выдумают люди! Уверяли же Маргариту, да еще как настойчиво, что я женился![1777]

* * *

4 февраля 1956 г.

Умер Borel. У нас с ним никогда не было большой симпатии, но я обязан ему многим — и в смысле научном, и в смысле житейском. Таково было его свойство: сначала обескуражить, а потом сделать больше, чем от него ожидали. Несомненно, это был крупный математик хорошего французского типа, сыгравший большую роль не только своими работами, но и своим организационным влиянием: редактор ряда важных научных серий. Наряду с этим — полное отсутствие здравого смысла и в науке, и в жизни: и в теории вероятностей, и в теории множеств он занимал позиции, лишенные всякой логики, абсолютно нелепые. Например, его утверждение, что события со слабой вероятностью никогда не осуществляются, его «миф об обезьянах-дактилографах»[1778], направленный им же в защиту религии, его экономические измышления, которыми полна книга о «случае»[1779], и т. д., и т. д. Смешно, конечно, говорить о его политической роли в качестве депутата и эфемерного морского министра (все, что он сделал в этом смысле, сводится к наименованию подводных лодок именами крупных математиков). С полным непониманием ужаса своей точки зрения он писал о необходимости в будущей войне истреблять поголовно население во вражеских странах[1780].

* * *

7 марта 1956 г.

Читаю первый том мемуаров генерала De Gaulle[1781] и, к моему удивлению, с большой симпатией. Несомненно, это — очень крупный человек, искренний патриот; конечно, реакционер, но во многом дальновидный. Были у него серьезные ошибки вроде предложения объединить Францию с Англией; Трумэна предпочитал Рузвельту. К счастью, у него оказался вертикальный характер, что позволило ему сопротивляться англо-американской алчности и не дало объединить вокруг себя всю французскую реакцию[1782].

* * *

15 марта 1956 г.

После долгого перерыва — визит Пренана. Как всегда, мы с ним говорили о тысяче предметов. 20-й съезд [КПСС] в Москве несколько изменил обстановку и тут, в том числе — и для Пренана, и для лысенкизма. Побывав в выдвиженцах, Пренан на много лет попал в задвиженцы. Сейчас о нем вспомнили и начинают его втаскивать в активную работу, чему он отнюдь не рад: у него и так бездна времени расходуется зря. Пока он делегирован в конституционную комиссию для устранения конфликтов между двумя палатами. Кроме того, бельгийские товарищи с согласия французских пригласили его сделать доклад в Брюсселе о генетике[1783].

* * *

16 марта 1956 г.

Визит Алексеевского. Мы с ним говорили о новой сенсации, рассказанной по радио: речи, якобы произнесенной Хрущевым на секретном заседании съезда, а также о литературе XVI века. Связь есть[1784].

* * *

17 марта 1956 г.

Умерла Irène Joliot-Curie; она несколько моложе тебя. Я был представлен ей, как и всему семейству Curie, в 1929 году на приеме в Institut Poincaré. Это была женщина, которая, как и ее мать, заслуживала величайшего уважения во всех отношениях и которая, как и ее мать, испытала мелкие и крупные гадости, неблагодарность, травлю в прессе, политические преследования. Позор для Франции! Позор и то, что радио не нашло ничего лучше, как обратиться к M. Longchambon, чтобы говорить о ее заслугах, а это — тот самый господин, который закрыл для нее возможность экспериментальной работы по атомной физике. Позор для Франции. Между прочим, старая M-me Curie, знакомя меня с Joliot, сказала: «Это — молодой человек, которого моя дочь выбрала себе в мужья». Тон договаривал то, что казалось неясным в фразе[1785].