«Мое утраченное счастье…» Воспоминания, дневники - Владимир Костицын

* * *

13 августа 1956 г.

Навестил Алексеевского. У него, конечно, ничего нового. Толковали о советском статистическом сборнике. Некоторые цифры кажутся невероятными, например — население, и они не вяжутся с другими, тоже официальными, данными. Два объяснения: первое — намеренное уменьшение, чтобы не пугать американского дядюшку; второе — косвенное признание, что военные потери были гораздо значительнее, чем официально данные в свое время[1799].

* * *

21 августа 1956 г.

Встретил русскую пару, живущую в сквере. Фамилии их не знаю, но симпатичны. Он — шофер такси, а что делал раньше — не знаю. Счастливы: через неделю уезжают в Россию[1800].

* * *

11 сентября 1956 г.

Умер Отто Юльевич Шмидт — в сравнительно молодом возрасте: 65 лет. Вот человек, о котором можно и должно сказать много хорошего, и вместе с тем нужно отметить ряд его личных слабостей, не всегда приятных, иногда непростительных. «Дух времени»… А между тем по исходным данным, в нормальное время, это был бы крупный деятель, но без ущербинок, без «торопливостей». Свою научную карьеру он начал в Киеве у Д. Ф. Граве, который передал ему свой универсализм, но был не в состоянии подвергнуть его настоящей научной дисциплине, которую москвичи проходили у Д. Ф. Егорова. Отсюда — скороспелая магистерская диссертация и… уход от научной работы: служба в министерстве продовольствия в Петрограде в последний (для нас) год войны, 1917-й.

Естественно, Шмидт захвачен революцией, но не под ленинским флагом. Октябрьский переворот встретил враждебно и был «саботажником». Это — не упрек. Он несомненно был искренен, как и тогда, когда сменил земгорскую ориентацию на партийный билет. Произведя эту смену, он еще на много лет сохранил самостоятельность суждений и прямоту. Я познакомился с ним в то счастливое для меня лето 1919 года, когда совершился мой возврат в университет и когда мы с Юлечкой соединили наши жизни. Шмидт был уже советским сановником — членом коллегии Народного комиссариата продовольствия. Что этот комиссариат был без продовольствия, — не вина Шмидта, как и не вина Владимирова и других членов коллегии. Но ясно, что первым оттуда должен был вылететь самый юный, во всех отношениях, Шмидт.

За давностью лет для меня неясно, какой был следующий этап его карьеры. Наркомфин? Главпрофобр? Мне кажется, это был, скорее, Наркомфин[1801]. Там боролись два течения: одно пыталось положить конец неустойчивости советской валюты, другое — наоборот. Шмидт примкнул именно к последнему. Память моя дает мне картину: нетопленый университет, обмерзшие математики слушают доклад Шмидта на заседании Математического общества, где он математически обосновывает теорию падающей валюты. Дата? Февраль 1920 года? Естественно, общий скептицизм и некоторое даже возмущение аудитории. Шмидту, сытому и обогретому, легко говорить о потоке бумажных денег, которые от кассы идут в страну, где от них все отделываются, и потом, утратив ценность, «где-то» исчезают. Но ведь это место, это «где-то» — именно мы. Несколько дней спустя Шмидт повторяет свой доклад перед широкой аудиторией в Доме Союзов, и на следующий день он — уже не член коллегии Наркомфина.

Сколько времени Шмидт пробыл не у дел, не помню, но на этот раз он получил пост по специальности: начальником Главпрофобра. Его появление было встречено общими надеждами: академический человек, поймет сразу, чего не хватает, да и сам он в многочисленных частных разговорах проявлял несомненный здравый смысл. Но надежды не оправдались. Шмидт заговорил о структурных преобразованиях, о введении во всех школах сверху донизу практических уклонов. На вопросы об оборудовании, о специалистах, кредитах — молчок, но общих планов, общих разговоров — сколько угодно, и комиссии без числа, где все мы заседали во всевозможных комбинациях. Не знаю, чем бы все это кончилось для высшей школы, но Шмидт сломал себе шею на средней. Его попытка заменить общее среднее образование профессиональным встретила отпор Надежды Константиновны Крупской, жены Ленина. Педагогичка по образованию и профессии, она резко воспротивилась, и Ленин удалил Шмидта и с этого поста. Началась карьера Шмидта в Государственном издательстве[1802].

* * *

20 октября 1956 г.

Необычайные события в Польше[1803], в которых нам трудно разобраться, но одно ясно: это — результат двух безумных политик, сталинской с невероятным зажимом, за которой последовала не менее безумная десталинизация. Этого я все время боялся[1804].

* * *

28 октября 1956 г.

Очень плохие вести из Венгрии. Происходит именно то, что я предсказывал много недель назад. Вечером — долгий визит Алексеевского. Он был болен, и сейчас и вид, и самочувствие у него — скверные, но пришел специально поговорить о Венгрии и т. д. Все это мы с ним обсуждали сейчас же после доклада Хрущева. И так как головы у нас работают, то мы в свое время предвидели весь тот фильм, который сейчас развертывается, предвидели, что произойдет дальше[1805].

* * *

4 ноября 1956 г.

После полудня провел несколько часов у Hadamard. Говорили, конечно, о событиях. Как и я, они относятся с величайшим неодобрением к советскому военному вмешательству в Венгрии. Есть, однако, разница: у них к моменту целесообразности примешивается момент моральный, у меня — исключительно целесообразность. Я считаю: то, что сделано сейчас, надо было сделать сначала; не было бы такой крупной победы реакции. Операция была бы проделана с согласия правительства и значительной части населения, западный мир не успел бы кристаллизовать свое «мнение», как это имеет место теперь. Создавшееся положение считаю очень опасным. Они — тоже. Обсуждали также вопрос о разложении политических партий, вопрос очень актуальный и острый[1806].

* * *

8 ноября 1956 г.

Вечером — визит Улина. У них в «Русском доме» воскресла склока из-за церкви. Какая-то русско-немецкая черносотенная газета, выходящая в Мюнхене, написала репортаж о церкви на месте, где находилась выгребная яма, наименовав Кровопускова (!) «большевистским бандитом». В результате константинопольского толка митрополит Владимир отказался освятить эту церковь, и поднялась невероятная буча[1807].