Алый Крик - Себастьян де Кастелл

Истинные слова человека, которому никогда не опаляло брови взрывом огненного заклинания.

– Прекрасно. Тогда, может, напишете слова, которые вылечат людей от Алого Крика? Я возьму их и уйду, более не отрывая вас от важных занятий. А если вы считаете, что туповатая аргоси вроде меня не справится с такой задачей, может быть, одна из вас оседлает коня и поедет со мной?

– Мы не можем, – сказал матушка Шёпот.

Даже в этих алых одеждах он выглядел скорее воином, чем монахом. Выражение его глаз подсказывало мне, что он не привык и не любил чувствовать себя беспомощным.

– Мы не знаем, как работают стихи.

– То есть как – не знаете? Десять минут назад ты заморочил мне голову и заставил…

– Это другое дело, – сказала матушка Болтунья.

– И в чём разница?

Старая женщина подошла ближе, остановившись всего в нескольких дюймах от меня. Её дыхание пахло листьями мяты, которые жевали, чтобы заглушить запах гнили и зловоние медленного разрушения внутренних органов, означающее скорую кончину.

– Могу я показать? – спросила матушка Болтунья.

– Теперь ты решила попросить у меня позволения?

– Раньше мы не знали тебя, дитя. Наши отношения с аргоси… – она оглянулась на матушку Сплетницу, – временами бывают несколько напряжёнными.

Я поймала хмурый взгляд младшей монахини. Я не знала наверняка, но готова была поспорить на все монеты в своём кармане, что эта женщина – одна из причин, которые заставляют Рози держаться подальше от монастыря.

Когда дело будет сделано, Рози, мы с тобой поболтаем о том, какие тайны ты можешь хранить, а какие мне нужно знать.

Хрупкая дрожащая ладонь матушки Болтуньи легла на мою руку.

– Пожалуйста, Фериус Перфекс, позволь мне показать, как работают наши способности. Так ты лучше сумеешь понять, что мы можем, а чего не можем.

Она слишком уж настаивала на моём согласии. Мне это совершенно не понравилось. Однако настоятельница была права: я должна больше узнать о том, как простые слова могут иметь такую власть.

– Ладно, – сказала я наконец.

Мгновение монахиня стояла неподвижно. Пряди редких тонких рыжих волос, торчащих из-под чёрного капюшона, шевельнулись, когда матушка Болтунья сделала медленный глубокий вдох.

Она встретилась со мной взглядом и щёлкнула пальцами семь раз, сопровождая каждый щелчок словом.

– Постель. Синяк. Стыд. Мазь. Болеутоляющее. Завтра. Завтра.

Это было последнее, что я услышала, прежде чем потерять сознание.

Открыв глаза, я обнаружила, что смотрю на красиво расписанный потолок. На нём яркими красками были изображены певчие птицы, порхающие среди облаков. Из их клювов вырастали фантастические царства – за́мки, леса, океаны и даже звёзды.

«Воспевание мира», – подумала я, что для меня было довольно поэтично.

Я лежала на полу, жёстком и холодном, но под головой обнаружилась подушка. Этот контраст сбивал с толку.

Первым делом я проверила, нет ли кандалов или ещё каких пут на запястьях и лодыжках. Их не было. А меж тем кандалы бы пригодились, если б я решила врезать старой доброй монахине по носу.

– Она очнулась, – послышалось контральто матушки Протяжности.

В поле зрения вплыли семь лиц в капюшонах. Матушки Сплетница, Болтунья, Вздох, Протяжность, Шёпот, Молва и…

– Добрая Собака, – жестами сказал Бинто, протиснувшись мимо двух монахинь и встав надо мной. – Ты в порядке? Ты уснула!

«Бедный ребёнок, – подумала я. – Он понятия не имеет, что здесь происходит. Сперва он видит, как я разглагольствую и беснуюсь, потом неудержимо рыдаю, а потом теряю сознание прямо у него на глазах. Наверное, он думает, что я рехнулась».

Я села, поборов головокружение, и огляделась по сторонам. Помещение – такое же, как исповедальня, только гораздо больше. Вдобавок, вместо седьмой стены здесь было вытянутое прямоугольное пространство, как будто здание имело форму гигантского ключа. В дальнем конце стояли столы, и я разглядела маленькие фигурки, сидящие за ними.

Неуверенно поднявшись на ноги, я обвела взглядом другие стены. Все они были уставлены дубовыми полками, заполненными книгами и пергаментными свитками.

– Это что, какой-то скрипторий? – спросила я.

– Не совсем, – ответила матушка Протяжность, положив руку мне на плечо. – Мы называем это место локватиумом.

– Никогда о таком не слышала.

– Ты и не должна была, аргоси.

«Серьёзно, сестрёнка? – устало подумала я, оборачиваясь и встречаясь взглядом с матушкой Сплетницей. – Ты так сильно хочешь драчки?»

– Было решено, – проговорила матушка Протяжность, – что внутри этих стен мы сможем наилучшим образом передать тебе знания, которые ты ищешь.

Кажется, пока я валялась в отключке, тут имели место нешуточные дебаты.

– Долго я была без сознания? – знаками спросила я Бинто.

– Почти час, – ответил он. – Монахини строили друг другу сердитые рожи.

Ну, уже кое-что.

Я обернулась к матушке Болтунье.

– Ты меня вырубила, – обвиняющим тоном сказала я хрупкой старушке.

– Я просто произнесла семь слов. Твой разум сам усыпил тебя.

– Но… как такое возможно? Любой может выкрикнуть семь слов – и собеседник рухнет в обморок?

– Это нечто гораздо большее, чем просто крик, моя дорогая, – ответила матушка Болтунья. Она помедлила, снова проведя языком по дёснам. – Интонации. Дикция. Звуковые колебания. И, да, в сочетании с конкретными словами это становится своего рода формулой. Зельем для разума. Твоего разума.

– Постель. Синяк. Стыд. Мазь… – повторила я. – Все эти слова я использовала в истории, которую вы заставили меня рассказать.

Старая женщина кивнула.

– Сейчас они имеют для тебя особое значение, Фериус Перфекс. И произнесённые именно в этой комбинации, именно с теми тональными конструкциями, которые я использовала, они лишают тебя сознания.

Прежде чем я успела потребовать подробностей, матушка Болтунья отступила, словно ей было трудно устоять на ногах. Матушка Шёпот подал старухе руку и взял объяснения на себя.

– Это способ выражения. Утверждение, что все мы говорим на одном языке, верно лишь отчасти. Мы оба можем увидеть кошку и назвать её кошкой, но в этом слове множество слоёв разных значений, которые будут отличаться для тебя и для меня.

Логично. Первый урок арта локвит состоит в том, что если красота в глазах смотрящего, то красноречие – в ушах слушающего. Заставив меня рассказать об одном из самых жутких событий моей жизни, монахини извлекли из этой истории слова, необходимые, чтобы контролировать меня. Неудивительно, что Рози не хотела возвращаться в монастырь.