Мятежный лорд - Виктория Балашова

Отложив перо, Алджернон подумал, что не прочь вести подобный образ жизни. За окном стояла восхитительная итальянская осень – теплая, радующая глаз цветами всевозможных оттенков, скупая на дожди.

– В отличие от Англии, – в продолжение своих мыслей сказал вслух Алджи. – Оседлать бы сейчас коня и проехаться по окрестностям. Потом написать пару стихотворений, затем поехать к прекрасной, молодой итальянке, которая замужем, а потому не представляет для холостяцкого статуса никакой угрозы, – вздохнув, он продолжил писать.

Теперь предстояло описать общую обстановку, изменившуюся с приходом осени. Итак, «приехало много иностранцев, в том числе англичан. Замечено, что большая их часть тайно поддерживает борьбу карбонариев. Лорд Байрон, переехавший к графу Гвиччиоли, несмотря на любовную связь с его женой, явно имеющий секретные связи с Романией и Болоньей, участвует в приготовлениях к готовящемуся восстанию».

– Правительство по какой-то причине не сильно волнуется по поводу Байрона, – снова сказал вслух Алджернон. – Не воспринимает его всерьез. А кто воспринимает? Секретные английские службы и итальянские карбонарии. М-да, еще граф Гвиччиоли, чья жена стала чуть ли не официальной любовницей лорда. Принял бы я его всерьез? – Алджи задумался. – Принципы у него сверхлиберальные, он вызывает сенсацию везде, где появляется. Уехал из Англии со скандалом, связанным с разводом с женой, а теперь создает скандал, уводя графиню Гвиччиоли от мужа. Хм, политикой не пахнет. Зачем ему карбонарии? Свобода Италии от австрийцев?

На следующий день Алджернон отправил письмо. Вечером его навестил коротышка:

– Ясно, он связан с революционерами, сэр! Ясное дело! Яснее дня! Тут полно иностранцев. Они планируют выступить, и немедля. Поверьте, среди них будет тот ваш лорд, – итальянец отчаянно жестикулировал, вращал темными зрачками и всем своим видом подчеркивал жаркую заинтересованность в вопросе.

– Почему никаких мер к нему не принимают? Не высылают отсюда? – спросил Алджернон. – Если он так опасен?

– А, сэр! Он написал про Данте – про идеи независимости и демократии. Я послал отчет. Мне сказали, из него не понять ни слова. Я говорю, как переводить этого английского поэта, если я все слова понимаю, а смысл нет. Они говорят, значит, не страшно. Пусть пишет ваш английский лорд, если ни черта непонятно, что он хочет сказать! – коротышка расхохотался.

Алджернон натянуто улыбнулся:

– Вы что же, считаете лорда Байрона дурным поэтом?

– Упаси Господь, сэр! Хотя, если поэта ни черта не понять, то хорош ли он или плох, не мне судить! Я шпион, а вовсе не визитер литературных лондонских салонов, – он хмыкнул. – В отличие от вас, сэр.

– С чего вы взяли, что я посещал литературные салоны?! – про себя Алджернон ужаснулся: откуда такие догадки – он и впрямь в юности грешил стихоплетением и зачитывал свои вирши после обедов в великосветских салонах.

– Да ни с чего, сэр! Просто так болтнул! Если плохой поэт нужен публике, она провозгласит его лучшим. Так я считаю, – коротышка поклонился и направился к двери. – О следующей встрече сообщу непременно. Ждите записки, – он вышел, оставив за собой запах пота и давненько немытого тела.

Алджернон стряхнул оцепенение. Из Англии приходили письма с настойчивыми просьбами следить за Байроном. Итальянцы не принимали его во внимание. Австрийцы, вслед за итальянцами, терпели его выходки. И даже граф Гвиччиоли пока не всадил лорду пули ни в спину, ни в лоб. Дабы развеяться, Алджи пошел на прогулку. Свежий воздух чуть взбодрил его, и даже появилось желание прочесть Данте или, на худой конец, размышления по поводу его пророчеств у Байрона. Подойдя к книжной лавке, которую хозяин готовился закрыть, он спросил по-итальянски:

– Есть ли у вас Данте или работа лорда Байрона «Предсказание Данте»?

Хозяин лавки перекрестился, посмотрел по сторонам и тихо прошептал:

– Запрещено цензурой. Нету, – захлопнул дверь перед носом у Алджернона и нарочито громко начал греметь замками…

Генуя, июль 1823 года

Наконец-то пришла заказанная форма. Иногда со стороны казалось, что Джордж готовится к постановке спектакля, в котором будет играть главную роль. Житейские дела периодически отвлекали его внимание от главного действия на мелочи, не требовавшие на посторонний взгляд такого пристального и серьезного изучения. Байрон тщательно просматривал почту и ежедневно садился отвечать. Что-то вызывало у него раздражение, что-то – желание ответить, внести поправки, высказать свое мнение…

– Отец, – делился он с Трелони, – представлен в моей биографии, присланной из Франции, ужасным человеком, грубым деспотом. Я оспариваю сей факт, хотя сомневаюсь, что кто-то возьмет на себя труд поправить искаженные сведения, – говорил Джордж деловито, словно в суде выступал или в палате лордов. – Разве мать терпела бы такие выходки! Глупо так писать, даже не представляя истинного характера отца! Я пишу, что он неаккуратно обращался с деньгами, но деспотом, представленным в биографии, ни в коей степени не был.

На столе высилась стопка бумаг, а некоторые исписанные листки валялись, отброшенные, на полу. Трелони не стал возражать, но в памяти свежи были слова тех, кто помнил жуткий нрав отца Джорджа. Он и сам говорил, что мать едва с ума из-за него не сошла, – ее невыносимый характер, изводивший Байрона в детстве, являлся следствием жестокого обращения с ней мужа. Однако сейчас Джорджу лучше было не перечить. Неважное самочувствие сказывалось на состоянии его духа: он часто раздражался по пустякам, по большей части молчал, проводя время в своей комнате. Приближающийся отъезд, с одной стороны, воодушевлял Байрона, с другой – напротив, делал его нервным, особенно в связи с отсутствием четких указаний по поводу дальнейших действий…

– Не расстраивайтесь, дорогой Джордж, – вымолвил Трелони.

– Не расстраиваться! Хороший вы мне даете совет, мой друг! – вспылил Байрон. – Осквернение памяти моих предков не может не ввергать меня в уныние! Что станется с воспоминаниями, когда все упомянутые в них умрут?! Представьте, сейчас я что-то в силах поправить, внести ясность. Да и знакомые отца еще живы. Если книга с подобным, мягко говоря, преувеличением его пороков дойдет до Англии, многие будут возмущены.

– После смерти пусть говорят обо мне что хотят, – заявил Эдвард. – Какая разница? Пусть приукрашивают мои подвиги. А ваши-то, дорогой Байрон, как представят, учитывая то количество слухов, которые ходят уже теперь! – он по-прежнему пытался представить дело в шутливом свете.

Но Джордж поддерживать шутливый тон не желал.

– Ужасно! Поэтому я все-таки напишу письмо. Вдруг получится убедить их исправить, – он всплеснул руками. – А история о смерти первой жены отца? Якобы она умерла от горя, не в состоянии вынести его жестокого поведения. В действительности бедная женщина отправилась с отцом на охоту сразу после родов. Тогда на свет появилась моя любимая сестра Августа. И вот мать Августы, будучи слаба и не совсем оправившись, заболела. Потому и умерла.