Дамаск - Ричард Бирд

За лето у него было достаточно времени, чтобы усовершенствовать приспособление в удаленных от города телефонных будках. Будок в округе немало, поэтому иногда Спенсер уезжает на своем велосипеде за несколько миль от города.

Зайдя в телефонную будку, Спенсер достает его из рюкзака марки «Адидас», «Умбро» или «Дадора». Это устройство – пара соединенных друг с другом стальных кусачек, которые он закрепляет по бокам телефонного аппарата, а затем соединяет их стальным прутом. Кусачки сходятся на крышке накопителя для монет. Затем Спенсер начинает поворачивать стальной прут рычагом. В ожидании победы над замком телефонного аппарата, он успокаивает себя тем, что такие телефоны уже давно никому не нужны, кроме нищих стариков и влюбленных подростков. И ничего плохого он не делает, это вовсе не преступление. К тому же изначально это – совсем не его идея. Он додумался до такого под действием обстоятельств непреодолимой силы. Это чистая правда. А кто станет осуждать человека, находящегося в таких обстоятельствах?

Вот как это было: он стоит в телефонной будке рядом с придорожной стоянкой, вокруг до самого горизонта простираются голые сельские поля. Промозглая ноябрьская погода, над свежевспаханной землей стаями носятся крикливые чайки. У Спенсера кончаются деньги. Хейзл вне досягаемости и, как всегда, он должен сказать ей что-то очень важное, чего до сих пор сказать не успел. Вне себя от досады, он колотит по аппарату трубкой, и вдруг из прорези возврата денег на него начинают сыпаться монеты. Звеня, они ручьем льются ему под ноги, отскакивая от бетонного пола. Он собирает эти ничьи монеты и набивает ими карманы куртки. Любой на его месте поступил бы точно так же. Набрав номер Хейзл, он болтает с ней до умопомрачения, но так и не сообщает ей то очень важное, что так хотел сказать с самого начала, но какая, в сущности, разница, ведь правда?

Хейзл спрашивает его, что он будет делать, если у него закончатся деньги, совсем. В следующий раз, отправляясь звонить, он берет из дома ручную дрель. В конце концов, на свет появляется его собственное, намного более эффективное приспособление. А урок труда становится любимым предметом. Он поворачивает рычаг еще на пол-оборота, он не спешит, потому что спешить ему некуда, а до ближайшего жилья полчаса езды на велосипеде. С тех пор, как от них ушла мать, они с отцом сидят на простой диете из супа в пакетиках и бобов, а в качестве пищевой добавки отец предпочитает употреблять «Маккалан», или пару баночек «Стоунз», или «Хайнекен», или «Боддинтонз».

– И еще! – орет отец, когда мать выходит за дверь, в последний раз собрав вещи (метнув полную банку пива в уже закрытую дверь и еще одну – в новую цитату над камином). – Кроткие не наследуют землю!

Мама Спенсера, которой так и не удалось рукоположиться, не сдается и доказывает Спенсеру, что все еще верит в чудеса, убеждая его в том, что он рожден для великих свершений. Она утверждает, что вера в чудо лежит в основе христианского мировоззрения, а стало быть – и в основе западной цивилизации, и именно по этой причине она теперь проводит все больше времени в аэропортах, в Манчестере, или Глазго, или Хитроу, пытаясь спасти курдов, или иракцев, или пакистанцев от депортации в забытые богом страны – Турцию, Ирак или Пакистан. Что, по ее мнению, и является миссией, уготованной ей Богом в великой схеме мироздания. Она приглашает Спенсера к участию.

– Ты ведь не хочешь закончить, как твой отец, правда?

Оп. Еще чуть-чуть, и замок телефонного аппарата перестает сопротивляться. Недра телефона открываются, и Спенсер аккуратно, со знанием дела, начинает выстраивать столбики монет на верхней крышке аппарата для немедленного применения. Трубку берет мама Хейзл, поэтому Спенсер представляется Сэмом Картером (однажды он хотел напугать ее – принялся говорить с ирландским акцентом, – и она бросила трубку). Если к телефону подходит ее младшая сестра, он представляется Римским Папой или министром внутренних дел, или кем-нибудь страшным, вроде Энтони Хопкинса. Олив радуется таким шуткам Спенсера и давно к ним привыкла. Отец Хейзл к телефону не подходит никогда.

В ожидании Хейзл, Спенсер заталкивает в аппарат еще несколько монет. Сегодня он хочет рассказать Хейзл о своем брате Филиппе: его жена Элисон этим утром родила девочку. Они решили назвать ее Рэйчел, и Спенсер никак не может оправиться от шока, в который его повергла глупость собственного брата. У него спокойный брак, скучная, но надежная работа в «Компьютич Интернэшнл», или в банке «Клайсдэйл», или в Комиссии по равным возможностям найма. Какого черта теперь искушать богов и называть дочь Рэйчел? Спенсер, конечно, не собирается называть ее по имени, и намеревается звать ее иначе, хотя вообще-то он мог бы обсудить это с Хейзл более подробно, если бы Хейзл знала, что его сестра Рэйчел умерла.

Когда Хейзл спрашивает Спенсера его о семье, Спенсер всегда отвечает, что у него все хорошо. Что его сестра, спортсменка, тоже отлично себя чувствует, после чего меняет тему разговора. Теперь он не знает, как объяснить все это Хейзл и не выставить себя легкомысленным идиотом.

И тут раздается голос Хейзл:

– Привет, Сэм. – И на Спенсера сыплется град чрезвычайно важных проблем, вроде тех, как распорядиться отцовскими деньгами перед тем, как университетское образование позволит ей вести безбедную жизнь в роли врача, юриста или деловой женщины. Даже проблемы Хейзл укрепляют Спенсера в мысли о том, что где бы она ни находилась и что бы она ни делала, это все равно лучше, чем быть там, где он, и заниматься тем, чем он, – то есть, по сути, ничем, кроме грабежа телефонных автоматов. Его собственная жизнь кажется ему такой пустой и банальной, что он с радостью наполняет значимостью жизни других людей вообще и жизнь Хейзл в частности. Она получает стипендию на обучение в частной школе. Она собирается поступать в университет, и теперь ему так хочется встретиться с ней, пока еще не поздно, пока успех не забрал ее у него и не унес в безвоздушное пространство.

Она всегда его обманывает. Она все время повторяет: может, в следующем году, когда они оба получат права. А пока предлагает ему прислать ей свою фотографию, и Спенсер принимается ковырять зарождающийся на носу фурункул.

– Ну что ж, можно, – отвечает Спенсер и меняет тему разговора, предлагая сыграть в какую-нибудь из любимых игр Хейзл. Помимо бесконечной игры в города они играют в игры, придуманные ими самими. У этих игр есть свои правила. Одна из любимых игр называется «Что видишь?» Смысл игры сводится к описанию всего, что видишь из телефонной будки в момент игры. Сегодня они решают поиграть в игру «Если бы страны были людьми, на ком бы ты не женился (за кого бы не вышла замуж)». На первом месте – Ирландия, потом Россия, Ирак, Израиль. Англия. Теперь можно переходить к «Самому великому из живущих британцев», и пока Хейзл сравнивает достижения Хелен Шарман и Фрэнка Бруно, Спенсер гадает, почему бы им, наконец, не встретится, не поселиться где-нибудь вдвоем и не жить счастливо вместе до самой смерти. Он любит ее, и она, разумеется, прекрасна, пусть он и не знает, как она выглядит, ведь знает же он, что она богата, хотя не имеет понятия, сколько у нее денег.

По правде говоря, Спенсер уже делает кое-какие шаги, чтобы стать достойным претендентом на ее сердце. В библиотеке он первым делом устремляется к полкам с беллетристикой, просматривает их от «А» до «Я» и хватает Джейн Остин, или Джека Лондона, или Генри Миллера. Он и понятия не имел, как это все интересно. Он всегда откладывает немного телефонных денег, чтобы купить ежедневную газету «правильного» содержания. Он погружается в сцены торжества человеческого духа в литературе, театральном искусстве, политике и даже спорте (он еще порадует отца).