О чем знает ветер - Эми Хармон

– Бабушка говорит, тебе, мама, надо звать нашего Дока доктором Смитом, – встрял Оэн. – А Док должен звать тебя миссис Галлахер.

Мы с Томасом опешили. Я просто слов не находила. Зато Томас быстро сориентировался.

– Послушай-ка, Оэн. Твоя бабушка ведь тоже миссис Галлахер. Представь, какая будет путаница! Кроме того, мы с твоей мамой познакомились, еще когда она носила другую фамилию. Мы привыкли называть друг друга по имени. Вот у тебя подружка, Мириам, – разве ты зовешь ее мисс МакХью?

Оэн прикрыл ладошкой рот, но смешок всё равно прорвался.

– Мириам – не мисс. Она – самая настоящая вредина!

– Вот и Энн такая же. – Томас сверкнул на меня глазами и отвернулся, но брови его взлетели, смягчив смысл слов.

– Есть в Слайго толковый ювелир? Или надежный ломбард? – не отставала я. Раз уж Томас меня врединой назвал, докажу, что он был недалек от истины. Ой! А вдруг слово «ломбард» сейчас не в ходу? – То есть где сережки и кольцо можно заложить…

Томас вздохнул. Мы тряслись по ухабистой дороге.

– У меня в Слайго три пациента. Визит к каждому из них много времени не займет. Вас с Оэном я отвезу на Нокс-стрит. Слышишь, Оэн? Я на тебя надеюсь. Береги маму, помогай ей. Там, напротив Королевского банка, имеется ломбард. Хозяина зовут Дэниел Келли. Он тебе нос не натянет, Энн. Когда разберешься со своими драгоценностями, иди в магазин «Лайонс». Там есть всё, что нужно женщине.

Услыхав про «Лайонс», Оэн запрыгал на сиденье.

– Я, когда освобожусь, подъеду прямо к магазину, Энн. Жди меня там, – докончил Томас.

Мы пересекли реку Гаравог по мосту Хайд – подумать только, здесь я шла пешком всего две недели назад! Городской пейзаж изменился немногим больше сельского, но возврат во времени на восемьдесят лет здесь, в Слайго, был куда как ощутим. Во-первых, улица – никакого асфальта, но и никаких пробок. Во-вторых, туристы, точнее, их отсутствие. В-третьих, постройки – они гораздо новее, чем в 2001 году (что логично). Музей Уильяма Батлера Йейтса на своем месте, только… Стоп! Какой же это музей? Это банк, вон и вывеска имеется соответствующая. Автомобили да фургоны (все – черного цвета) в явном меньшинстве перед гужевыми повозками. Пешеходы элегантны и деловиты. Строгость ли костюмов с галстуками, жилетами, карманными часами-луковицами; длинные ли женские платья и высокие, но устойчивые каблуки изящных ботинок; обязательные ли шляпы и пальто (даром что по календарю у нас июль месяц) – внушали ощущение ирреальности. Я словно попала на съемочную площадку; мне, Оэну и Томасу предстояло играть роли в этом атмосферном кино.

– Энн? – позвал Томас.

Отвлек меня от фасадов, тротуаров, фонарных столбов, старинных автомобилей и повозок; от людей, которые… которые давным-давно были мертвы.

Автомобиль остановился через две двери от здания Королевского банка. По оконному стеклу шла надпись «Келли и К» – сплошные барочные завитушки. Оэн заерзал, явно желая поскорее выйти и размяться. Влажными от страха пальцами я взялась за дверную ручку.

– Томас, ты сказал, что хозяин ломбарда мне нос не натянет. Но я не представляю, какую цену считать справедливой.

– За сережки – минимум сто фунтов. Не знаю, откуда они у тебя, только стоят эти бриллианты целое состояние. И не вздумай продать кольцо. Что касается магазина, у меня там счет открыт. Им и воспользуйся. Служащие знают, что Оэн – мой. – Томас осекся и сформулировал мысль иначе: – Они знают, что я опекун Оэна, и не станут задавать вопросов. Запиши покупки на мой счет, Энн, – повторил он безапелляционным тоном и добавил: – Оэну купи мороженое в рожке. Деньги, что выручишь за сережки, не трать. Они твои.

30 ноября 1919 г.

Несколько месяцев назад, во время короткой поездки в Дублин, я провел тяжелую ночь на Грейт-Брансуик-стрит, в архиве разведуправления, изучая планы секретных операций[26], курируемых из Дублинского замка, а заодно и списки информаторов, в Ирландии называемых агентами политической полиции. Я был с Миком Коллинзом. Доступ в святая святых ему (нам) обеспечил один из сотрудников, работающий и на Шинн Фейн. Мик потащил с собой меня – не из страха, а за компанию, так он выразился. За несколько часов у нас с ним сложилось полное представление о том, как и с чьей помощью информация попадает в департамент политической полиции.

Мик нашел на себя целое толстенное досье, посмеялся над расплывчатой, явно сделанной с большого расстояния фотографией и не без удовлетворения хмыкнул, прочитав о своей сообразительности. Решил, шпики ему комплимент сделали. Заметил:

– А на тебя, Томми, досье-то и нету. Ты у нас чист, аки агнец, и таков пребудешь – конечно, если тебя здесь тепленьким не возьмут.

Буквально на этой фразе в окно влетел камень. Ну мы и страху натерпелись. Бросились от стола к стеллажам, залегли. Потом слышим – на улице пьяные горланят; подоспел полицейский, стал их в чувство приводить. Мы выдохнули. И вдруг Мика будто прорвало. Начал изливаться, причем шепотом, да не о компромате на себя или на товарищей, а о жизни, любви и женщинах. Я сразу понял: он хочет обстановку разрядить. Вдруг я перетрухнул, вдруг у меня душа в пятки ушла? И я его не перебивал.

– Почему ты не женишься, Томми? Давно бы уже окрутил какую-нибудь славную литримскую девчонку да заделал с полдюжины голубоглазеньких Смитиков.

– Кто бы спрашивал! Мы с тобой, Мик, почти ровесники. Сам-то чего тянешь, Казанова ты этакий? Женщины тебе сами на шею вешаются.

Он расхохотался, словно минуту назад мы оба не дрожали от мысли, что в помещение вломятся полицейские. Я даже шикнул на Мика.

– Тише ты, дуролом!

Смех сразу оборвался.

– Ты славный парень, Томми. – Оттого что Мик шептал, его коркский акцент только усугубился. – Нам-то, бунтарям, жениться недосуг. А вот ты, похоже, страдаешь от давней занозы. Что, не так разве?

Я подумал об Энн. Я думал о ней чаще, чем следовало. Если быть честным, она вообще не выходила у меня из головы. Но я поспешил отмести догадку Мика.

– Свою единственную я еще не встретил. Сомневаюсь, что встречу.

– И это говорит человек, в упор не видевший авансов, которые раздавала ему первая красавица Лондона!

– Мик, она замужем. Кроме того, ее больше интересовал ты.

Я понял, о ком он. Мик имел в виду Мойю Ллевелин-Дейвис, действительно очень красивую женщину, мать двоих детей. Я познакомился с Мойей, когда сопровождал Мика в Лондон (он ехал с целью написать письмо американскому президенту – надеялся, что Вильсон поддержит Ирландию, осветит ирландский вопрос). Мойя, сама ирландка по национальности, прониклась революционными идеями, или, может, ее пленили романтика борьбы и атмосфера секретности. Как бы то ни было, Мойя предоставила свой дублинский дом, Фёрри-парк, в распоряжение Майкла Коллинза. Дом стал явочной квартирой.