Что же тут сложного? - Эллисон Пирсон

– Смотришь сперва на то, с какого года все начинается – с тысяча девятьсот двадцатого, – потом на то, сколько приходится листать, чтобы добраться до своего пятьдесят третьего. И понимаешь, что со временем год твоего рождения будет опускаться все ниже и ниже, более ранние годы исчезнут один за другим, а вместе с ними и люди. – Она с усмешкой оборачивается: – Вот такие вот радужные мысли. Давай лучше поговорим о чем-нибудь другом?

Я понимаю, что не решаюсь рассказать Салли о Перри. Хотя это, в общем-то, глупо. В конце концов, с ней же все это наверняка тоже было. И все равно такое ощущение, будто это запретная тема. Почему мы не можем поговорить начистоту о том, как сильно меняется наше тело? Ну то есть я понимаю, почему в таком обычно не признаются мужчинам, их и в лучшие-то времена пугает все, что хоть как-то связано с женским здоровьем. Но я ведь до сих пор не обсуждала это ни с одной из подруг, только с Кэнди, и то в письме. Словно мы боимся признаться другим женщинам, что теряем сексуальность, выходим из игры, в которой участвовали с юных лет. Разумеется, я могу рассказать обо всем Салли.

– Мне последнее время как-то паршиво, – улыбаюсь я, точно извиняясь за свои слова. – Наверное, эти нудные возрастные дела.

Салли останавливается.

– Бедненькая. Не нужно страдать молча, Кейт. Я дам тебе телефон гинеколога, я к нему раньше ходила, он принимает на Харли-стрит. В твоем возрасте я чувствовала себя прескверно, и он назначил мне заместительную гормональную терапию.

– Да не нужна мне никакая терапия, – возражаю я. – Не настолько все плохо, в целом я в порядке, справляюсь.

– А будет еще лучше, – отвечает Салли, оттаскивая Коко от кучи сухого конского навоза. – Его даже прозвали Доктор Либидо.

– Ха, чтобы отыскать мое либидо, нужно быть полярником. Оно явно застряло где-то во льдах, как корабль Шеклтона[36]. Позволь я куплю тебе кофе, Сал?

– Нет, сегодня моя очередь. Разве не Шеклтон сказал: “В конце концов, трудности – обычные задачи, которые нужно решить”? А теперь пойдем в кафе, посидим, мне страшно интересно, в чем ты будешь завтра. Сто лет не была в офисе, уже забыла, что там и как.

Когда Салли рассказывает о работе в испанском банке, я вижу совсем другую женщину. Конечно, ей приходилось непросто в таком агрессивно-мужском, даже по банковским стандартам, окружении. Когда Уилл и Оскар были совсем малышами, ее регулярно отправляли в командировки на Ближний Восток.

– Я возвращалась к себе в номер и ревела. Начальство явно посылало меня туда в расчете, что я сдамся, и тогда бы они избавились от меня после рождения мальчиков, но я твердо решила добиться успеха и, кстати, привела массу клиентов, чем немало всех удивила. – Она упоминает коллегу, который работал с ней и в Египте, и в Ливане. – Они полагали, что мне понадобится мужчина, чтобы меня охранять, но тогда эти страны были гораздо свободнее, чем теперь. Там невозможно было увидеть женщину в чадре, тем более в крупных городах. Бейрут был мирным, колоритным, изысканным, мы его обожали. – Салли достает телефон и показывает мне фото худой невысокой брюнетки, похожей на Одри Хепберн, в шортах и ажурной белой блузке, завязанной узлом на тонюсенькой загорелой талии. Женщина стоит на стене у моря и с озорной улыбкой смотрит в камеру. – Кажется, это в Джие, году в восемьдесят пятом – восемьдесят шестом.

Ну конечно. Это же Салли. Я не сразу увязываю этого веселого эльфа с женщиной, которая сидит напротив меня, в флисовой куртке и мягкой шапке для прогулок с собакой. Теперь Салли уже перевалило за шестьдесят.

– Выглядишь безумно счастливой, – замечаю я, и она кивает.

– Обожаю жару.

Не успели мы усесться в кафе, низеньком деревянном домике, приютившемся у холма, как телефон Салли принимается звонить на все лады. Эсэмэски и голосовые сообщения требуют ее внимания. Наверху телефон не ловит, поэтому здесь пришло все сразу.

– Не возражаешь, я посмотрю, что там? Прошу прощения, Кейт, это, наверное, дети. – Она говорит, что одно сообщение от Уилла, нет, два от Уилла, он пишет, что потерял паспорт, и спрашивает, что делать и где искать чистые трусы. Эсэмэска от Оскара: он мучительно переживает разрыв с девушкой, они встречались несколько лет, сегодня вот опоздал на работу и его уволили. Сообщение от Антонии. Салли зачитывает мне вслух: “Мам, найди, пожалуйста, мои коричневые ботинки. Скорее всего, они у меня в шкафу на нижней полке. Люблю тебя”.

Салли прижимает ладонь ко лбу, точно проверяет температуру.

– Я в отчаянии, – признается она.

Уиллу двадцать девять, и он до сих пор не определился, мечтает стать военным корреспондентом, а может, профессиональным крикетистом, живет с Салли и Майком и работает в агентстве недвижимости “Клинк и сын”. Оскару двадцать семь, высшее образование, который год учится в аспирантуре по специальности “Международные отношения и разрешение конфликтов”, снимает какую-то конуру в Форест-Гейт, курит слишком много травы, из-за чего заработал тревожное расстройство, хотя и отрицает это, и ждет, что родители помогут ему деньгами, так как работает он велокурьером в компании по доставке еды. А теперь вот, похоже, его и оттуда выгнали.

Антония – самая умненькая из трех. С отличием окончила бакалавриат по специальности “История и испанский язык”, сейчас проходит третью (или даже уже четвертую) стажировку, то есть фактически платит какому-то пиар-агентству, чтобы оно имело возможность ее эксплуатировать.

После нервного срыва на втором курсе колледжа – Салли думает, что, скорее всего, это были панические атаки, хотя толком так и не выяснили, – Антония принимает антидепрессанты (с тех пор как подобрали дозу, они очень помогают). Недавно написала на фейсбуке, что бисексуальна, Салли не против, вот только, похоже, Антония вообще не занимается сексом, ни с женщинами, ни с мужчинами, и ее мать переживает из-за этого в три часа утра, когда матери обычно просыпаются и думают о том, счастливы ли их дети.

– Честное слово, Кейт, порой мне кажется, что я произвела на свет трех нытиков, – кривится Салли. Чем дольше мы знакомы, тем больше оживляется ее лицо. Я вспоминаю, как на первой нашей встрече в женском клубе мысленно сравнила ее с мышкой-соней. – Они вроде должны уже были стать независимыми, правда? А не писать мне каждый день: “Мам, я простудился”.

Она отпивает глоток кофе и пододвигает мне морковный торт.

– И ведь у многих родителей те же жалобы. В чем мы ошиблись? Половина ровесников моих сыновей до сих пор не определились в жизни, никак не могут ни на чем остановиться. Ни один из них не женат. Может, дело в том, что мы все детство и юность над ними тряслись, о нас-то в их годы никто так не заботился, у родителей не было времени да и, пожалуй, желания. А стоит на минуту перестать их опекать, как они пугаются, у них все валится из рук, а нас это раздражает, и мы ловим себя на мысли: “Прошу прощения, молодой человек, но мне хотелось бы наконец пожить для себя”. Наверное, я ужасная эгоистка?