Мой Дантес - Ольга Кириллова

Поднявшись с кровати, я подошла к стене, встала на цыпочки и освободила бедное насекомое, хотя совершенно не терплю мух. Эту же почему-то стало жаль. Уж больно она напоминала мне саму себя, вот так же запутавшуюся в паутине лжи, предательства и непонятных происшествий.

Полетав по комнате, муха нашла укрытие за шторой, а я, натянув джинсы и свитер, вышла на кухню. Деда не было, сложенная раскладушка аккуратно стояла в дверной нише, ведущей в кладовую.

Со двора доносились равномерные удары. Выглянув в окно, я увидела как старик, несмотря на солидный возраст, по-молодецки споро колет дрова, а рядом с ним, виляя хвостом, сидит верный Друг.

За утренним чаем я продолжила прерванный накануне рассказ о своих приключениях. Дед, так же как и вчера, слушал молча, лишь изредка задавая вопросы и уточняя детали.

– Квартиру Вдовы, говоришь, ограбили спустя год после похорон?

– Да, сразу же после поминок. Пришли друзья Софьи Матвеевны, народу собралось много. Когда все разошлись, мы с мамой вымыли посуду и ушли к себе. А через час она вспомнила, что на кухне осталось ведро с мусором. Решила выкинуть, вышла на площадку, а дверь в квартиру Вдовы приоткрыта. В комнатах все перевернуто, вещи из шкафов выброшены на пол. Исчезла только шкатулка, но явно искали что-то еще.

– Думаешь, медальон? – спросил дед, наливая в чашку свежую заварку.

– Да. Ведь все остальные ценности стояли на виду, – в который уж раз пояснила я. – Зачем было рыться в шкафах? А медальон по нынешним временам стоит больше, чем все содержимое шкатулки.

– И знали о нем Егорушка да Никита, – констатировал старик. – Отца с матерью в счет не берем.

– Но Егорушки на поминках не было, – поспешила я встать на защиту пусть и бывшего, но все-таки родственника, – он за три дня до описываемых событий улетел в Прагу, а Никита к тому времени уже неделю торчал в Тольятти.

– Ну, для воровства и нанять кого-нибудь можно, – просто сказал дед. – Сами бы они в квартиру вряд ли полезли. А когда ты сказала супружнику, что положила медальон обратно в шкатулку?

– Да, по-моему, сразу же после похорон, – попыталась припомнить я. – Хотя, нет. После ссоры с Егорушкой. Я тогда сказала, мол, хочу, чтобы дорогие Вдове вещи лежали рядом, там, где и всегда – в малахитовом сундучке. Но расставание с медальоном оказалось выше моих сил и я забрала его назад спустя дня два, Никите же в этом не призналась.

– А дела у мужа на фирме расстроились когда? – продолжал допрашивать старик.

Поняв, куда он клонит, я похолодела, но все же четко ответила:

– Месяца за три до ограбления. Он тогда уволил половину персонала и все шутил, что недалек тот день, когда он, обанкротившись, сядет мне на шею. Но потом все опять пошло в гору.

– После ограбления, – напомнил старик. – А как он тебе объяснил свой неожиданный взлет?

– Сказал, что взял у друга кредит, быстро провернул какую-то сделку и остался в прибыли.

– Может, кредит-то тот в шкатулке был? – видя, что на глаза наворачиваются слезы и не жалея меня, строго спросил Палыч.

Загнанная неоспоримыми доводами в угол, я вконец расплакалась. А дед тем временем продолжал гнуть свою линию:

– И отношения у вас с ним вскоре разладились. Ты на дачу съехала, прихватив медальон, а потом пошли угрозы. Все как в копеечку, девонька… В милицию-то хоть обращались?

– Да, – едва слышно, глотая слезы, произнесла я. – Папа вызвал, нас всех допрашивали, даже попросили составить список тех, кто был на поминках Вдовы.

– А Никитой и Егорушкой интересовались?

– Еще бы! Особенно Егорушкой.

– А когда все узнали, что медальон остался у тебя?

– Да тогда же. Мы собрались в квартире Софьи Матвеевны. Отец созвал так называемый семейный совет. И Егорушку пригласили. Он очень сокрушался о том, что пропал медальон, мол, тетушка Софья его особо ценила. А я возьми да и скажи, что еще раньше забрала медальон из шкатулки и он цел. Ну, тут папа разволновался и потребовал, чтобы я немедленно арендовала сейфовую ячейку в банке и положила медальон туда. Я согласилась, но не сделала этого, хотя всем сказала, что сдала ценность на хранение.

– А угрожать стали, лишь, когда съехала на дачу? – уточнил дед. – После ссоры с Никитой?

– Да, – уже спокойно, без слез, подтвердила я. – Первое письмо пришло через неделю… Пятнадцатого сентября…

Правда, до письма произошло кое-что еще из ряда вон выходящее.

Я всегда с улыбкой относилась к людям, склонным к мистике. Читая о Пушкине, никак не могла понять, почему столь образованный и прогрессивный человек верил в приметы, предсказания и предзнаменования.

Из воспоминаний современников известно, что поэт напрочь отказывался выезжать из дома, если перед дорогой кто-то из домашних вручал ему забытую вещь, например, носовой платок. Еще одним предостережением служил заяц. Стоило только зверушке пересечь путь, как Пушкин тут же приказывал повернуть дрожки вспять.

О суеверии поэта можно найти не одно свидетельство его друзей. И те из них, кто знал о том, что в молодости Александр Сергеевич побывал в салоне известной петербургской гадалки Александры Филипповны Кирхгоф, склонны думать, будто именно ее предсказания повлияли на жизнь поэта.

Ни для кого не секрет, что данная особа предрекла ему насильственную смерть от руки белокурого человека. Это наложило неизгладимый отпечаток в душе Пушкина, и с тех пор он панически боялся светловолосых людей, старательно обходя их стороной.

Вот, например, что записала в своем дневнике В. А. Нащокина: «… в Москве был такой случай. Пушкин приехал к княгине Зинаиде Александровне Волконской. У нее был на Тверской великолепный собственный дом, главным украшением которого были многочисленные статуи. У одной из статуй отбили руку. Хозяйка была в горе. Кто-то из друзей поэта вызвался прикрепить отбитую руку, а Пушкина попросили подержать лестницу и свечу. Поэт сначала согласился, но, вспомнив, что друг был белокур, поспешно бросил лестницу и свечу и отбежал в сторону.

– Нет, нет, – закричал Пушкин, – я держать лестницу не стану. Ты белокурый. Можешь упасть и пришибить меня на месте…»

Известно так же, что перед дуэлью с графом Федором Толстым, бессовестно мухлевавшим за карточным столом, что и послужило поводом к поединку, поэт, упражняясь в стрельбе, не раз повторял: «Этот меня не убьет, убьет белокурый. Ведьма врать не станет».

Теперь представьте, какое чувство должен был вызвать у Пушкина Дантес – белокурый, в белом мундире кавалергарда, да еще с белой кокардой. Человек, который подобрался к нему столь близко, что даже стал родственником, женившись на Екатерине Гончаровой.

Может быть, именно предсказания колдуньи и стали основой негативного отношения поэта к Дантесу, а все мелочи и огрехи в поведении белокурого офицера непроизвольно раздулись до катастрофических размеров. Согласитесь, в этом есть своя логика, коль знаешь, насколько суеверен был Пушкин.