Клиника в роще - Антон Грановский

Лошадь, на которой сидел Алешка Гржебов, шла галопом. Ночь была лунная, и Гржебов отлично видел всадников, скачущих по полю.

Собачий лай слышался теперь далеко впереди. Псы напали на след зверя и гнали его к болоту. Хорошо! Но что это за охота? И почему он, Алешка Гржебов, не помнит, как она началась?

– Ату! – гаркнул впереди Багор. – Ату!

Его распаленный скачкой конь заржал. Вскоре поле кончилось, и Гржебов вместе с десятком других всадников въехал в черный, промозглый лес. Он стегнул лошадь по крупу и нагнал атамана.

Впереди виднелся широкий ручей. Конь атамана на полном скаку врезался в ледяную воду, подняв тучу белых, ослепительных брызг. Алешка направил своего коня следом. Лицо, шею и руки обожгло ледяными каплями, и Гржебов поежился.

– Она здесь! – заорал Ванька Багор. – Собаки чуют ее!

– Она где-то рядом! – поддакнул Бугаев.

Их нагнал Крот. Его жеребец заплясал на месте, а сам Крот весело прокричал:

– Атаман, а можь, у твоей подружки выросли плавники и она уплыла?

– Заткнись! – рявкнул на него Ванька Багор.

Он прислушался к лаю собак и повернул коня туда, где чернели заросли бузины. Казаки последовали за своим атаманом.

Где-то неподалеку вскрикнула женщина, но ее крик потонул в яростном собачьем лае.

– Взяли! – крикнул Багор, продираясь на коне сквозь заросли.

Вскоре они ее увидели. Девушка сидела на земле, прижавшись спиной к мощному стволу дуба, и пыталась отбиться от собак. Ее белое платье было испачкано кровью. Кровь хлестала из прокушенного бедра. Лицо было бледным, как холстина, глаза расширены от ужаса.

Багор выхватил плеть и принялся охаживать ею собак.

– Пошли прочь! – яростно орал он. – Прочь!

Собаки, хорошо знакомые с необузданным нравом своего хозяина, с визгом и поскуливанием отскочили от девушки.

Багор вперил в нее пылающий взгляд и с издевкой проговорил:

– Сударыня, вы, кажется, заблудились?

Девушка с ужасом смотрела на атамана.

– Простите, что задержался, сударыня, – продолжил атаман с холодной насмешливостью. – Мерзавец Чайши развлекал меня своими выходками. Кстати, он здесь, со мной. Хотите с ним поговорить?

Багор сунул руку в сумку, притороченную к седлу, достал из нее голову зарезанного маньчжурца и швырнул к ногам Вероники. Она закричала и поджала ноги.

Багор продолжал куражиться. Алешка Гржебов слушал его болтовню вполуха и, не отрываясь, смотрел на девушку. Странно, но она и сейчас – грязная, растрепанная, бледная, израненная – была красивее всех Алешкиных зазноб.

На душе Гржебова стало мрачно и тяжело. Он с изумлением понял, что эта девка ему небезразлична.

– Мамочка… – хрипло шептала Вероника, с ужасом глядя на атамана и пытаясь отползти.

Сердце Гржебова сжалось от тоски. В последний «их раз» она сказала, что он ей люб. Алешка тогда почти не обратил внимания на ее слова. Мало ли, кому он люб. Зазноб вокруг море, а он один. Но сейчас те слова отчетливо вспомнились ему.

– Проучи ее, Багор! – крикнул Бугаев.

– Проучи эту шалаву! – поддакнул, яростно сверкая белками глаз, Крот.

А в ушах у Гржебова все звучал и звучал ее голос: «Ты люб мне… Люб мне… Люб…»

Ванька Багор отхлебнул из фляги вина и спрыгнул с коня.

– Проси пощады! – рявкнул он девушке.

Багор заслонил ее спиной, и Гржебов не видел лица Вероники. Да он и не хотел видеть.

– Проси пощады! – снова прорычал Багор и выхватил из-за пояса плеть.

И тогда она заговорила. Тихо, быстро, взволнованно и гордо. Алешка не расслышал ее слов, но от звука голоса девушки ему снова стало тоскливо. Черт знает что такое! Рвать сердце из-за какой-то бабы! Что же ты за казак такой, Гржебов?

В душе Алешки поднялась злость. И тогда он крикнул:

– Атаман, твоя шалава издевается над тобой!

– Барышня-то голубых кровей… – съязвил Крот.

Казаки за спиной Гржебова захохотали.

Багор подошел к Веронике, резко замахнулся и стегнул ее плетью. Девушка вскрикнула и закрыла лицо руками.

– Проси пощады! – рычал Багор. – Ну!

Вероника вытерла с подбородка кровь и ничего не ответила, только смотрела на атамана расширившимися от ужаса глазами.

Атаман выругался, повернулся к Гржебову и приказал:

– Алешка, веревку!

Гржебов отвязал от седла веревку, которой обычно стреноживают коней, и швырнул атаману.

– Что ты собираешься делать, Багор? – спросил он, стараясь, чтобы голос не дрогнул. – Хочешь подвесить ее за ноги?

– Заткнись! – крикнул атаман и, разматывая веревку, присел возле девушки.

Алешка почувствовал себя так, словно из-под ног у него ушла земля. Он же повесит ее! Как пить дать повесит! Господи, да что же это, а?

Гржебов завертел головой, вглядываясь в лица казаков. Нет, на них положиться нельзя. Они уже почуяли кровь и теперь не остановятся.

Атаман тем временем связал Веронике запястья. Затем быстро подхватил ее на руки и зашагал к болоту. Девушка не сопротивлялась. Алешка тоже спрыгнул с коня и, положив пальцы на рукоять татарского кинжала, угрюмо двинулся за атаманом. По пути ветка бузины хлестнула его по лицу, но он лишь дернул головой и двинулся дальше, чувствуя, как по щеке потекла теплая струйка крови.

«Ты люб мне… люб… люб…» – стучало в ушах у Алешки. Глаза его заволокло яростью. Он выхватил кинжал и прижал его к бедру, чтобы не увидели казаки.

– Последний раз тебе говорю: проси пощады! – опять зарычал Багор. – Ну, пеняй на себя!

И атаман швырнул Веронику в болото. Алешка остановился как вкопанный. Его вдруг охватила паника. Будь перед ним сотня маньчжурцев, он бы знал, что делать. Он бы не растерялся ни на минуту. Но перед ним маячила спина атамана. А сзади уже напирали казаки.

– Багор, ты выпустил веревку! – крикнул кто-то.

– Она захлебнется, атаман!

А Гржебов продолжал стоять, словно из живого человека превратился в деревянную чурку. Расширившиеся от страха глаза девушки смотрели прямо на него. А губы ее шевелились в беззвучном крике:

– Алеша!

Гржебов двинулся было с места, но Ванька Багор рявкнул:

– Стоять! – и растопырил руки, не подпуская никого к болоту.

Девушка еще несколько секунд боролась за жизнь. Она дернулась раз… другой… но силы покинули ее, и трясина, чавкнув, сомкнулась у нее над головой.

Гржебов стоял у болота, в ужасе вытаращив глаза на то место, где только что виднелась белокурая голова Вероники. Все! Конец! Ее больше нет! Нет больше Алешкиной любви! Господи, да как же такое может быть?