Исповедь на краю - Евгения Михайлова

– Да, конечно, я буду очень благодарен.

Андрей Ильич усадил Станислава на диван, достал из сумки термос, налил в большую кружку ароматного горячего кофе с молоком.

– Вкусно, – улыбнулся Стас. – Горячий, крепкий, сладкий. Дома мне обычно дают без сахара, а я люблю сладкий.

– Иногда можно. Как врач вам говорю. А бывают ситуации, когда сахар даже полезен. Вот сейчас, например. Он может действовать как успокоительное. Горький кофе, наоборот, тревожит, будоражит.

– Вы что-то знаете о Пете?

– Слышал, разумеется. Сейчас еще трудно делать окончательные выводы. Прогноз может быть как относительно спокойным, так и неблагоприятным.

– Что вы имеете в виду?

– Почечную недостаточность.

– И что в этом случае?

– Боюсь, один выход – пересадка.

– О господи!

– Не надо так отчаиваться. Трансплантация почки – дело не новое. Такие операции в большинстве случаев проходят успешно. Самое главное – подходящий донор.

– Но как тут можно угадать? Подходящий донор не может появиться по заказу, именно тогда, когда нужна операция.

– Ну почему не может. Медики просто не распространяются на эту тему, но какие-то возможности есть всегда. Главное – информация. Вашему мальчику нужна пересадка, а где-то в другом учреждении ребенок со здоровыми почками умирает в это время при операции на сердце. Оперативность – залог успеха.

– Но оперативность – не то, чем может похвастаться наша медицина.

– Возможно, нам обоим сейчас повезло. Я, как вам уже говорил, имею связи с разными клиниками. Да и просто связи. В транспланталогии это очень важно. Есть масса ограничений, помех. И я был бы счастлив помочь именно вам. Конечно, если это не понадобится, я буду рад еще больше.

– Я заплачу любые деньги.

– Расходы, конечно, потребуются. Плата заинтересованным лицам. Но об этом пока рано говорить.

– Но вы обещаете мне помочь, если понадобится? Вот мой номер мобильного, телефон секретаря, администратора. Звоните в любое время дня и ночи. Деньги вам привезут сразу же. Только назовете сумму.

– Не надо нервничать. Можете на меня положиться. Я еще никого не подводил. Вот только у меня дома нет телефона. Но я буду постоянно следить за ходом событий и свяжусь с вами.

Станислав посмотрел в глаза старика своим знаменитым горячим и на этот раз умоляющим и благодарным взглядом. Все-таки бог к нему благосклонен. Посылает надежду в минуты тяжких испытаний.

– Паша, а ты что думаешь о документах, исчезнувших из квартиры Федоровых в день убийства? – Сергей заехал с утра к следователю, но сразу заметил, что тот не в духе. Так что разговор вряд ли получится. И все же стоит озвучить некоторые соображения. У Павла Ивановича характер тяжелый, зато память хорошая. Может, что-то ему и пригодится.

– А ты сам что думаешь? – Павел Иванович даже зафыркал от раздражения. – Или твоя частная практика сводится к тому, чтобы нам вопросы задавать? Чем только твои клиенты думают, когда тебе деньги платят…

– Я всегда открыт для здоровой критики. – Сергей умел быть покладистым с нужными ему людьми. – А думаю я, что надо искать поближе к семье. Если рассматривать исчезновение документов в рамках убийства, то это похоже на личную месть.

– Сейчас все брошу и буду рассматривать пропажу бумажек в рамках убийства. Да моя Райка, если хочешь знать, каждый месяц всю квартиру переворачивает в поисках расчетных книжек. Настоящий аврал! Хоть кинологов с собаками вызывай. Я говорю: «А ты не можешь в одно место их класть?» А она в полной уверенности отвечает: «Я так и делаю. Вот тут они лежали, а теперь не лежат». И находит совершенно не там. Бабы! Понимаешь? Нет у них ответственности.

– С твоей Раей, конечно, все ясно. Но то, что говорит Вера Федорова, я бы принял всерьез. Ситуация другая. Тут не до женских слабостей.

– Принимай, – буркнул Павел Иванович.

– Да, еще я сказать хотел. Мне Масленников звонил насчет этого дела. Он смотрел экспертизу и считает, что для преступления характерна бессмысленная жестокость – то есть почерк отморозка. Говорит, детей убивают подобным образом, истязают только потому, что они дети. Беззащитность, слабость могут быть единственным мотивом. Причем чаще всего такие подонки ребенка знают, он им доверяет… В общем, Масленников считает, что надо поискать уродов во дворе, в школе.

– Масленников знает, что говорит. Я и сам об этом думал. Но тебе известно, сколько убийств после Марины Федоровой на нас повесили?.. Нет, мы, конечно, будем искать. Ты ему привет от меня передай. Может, зайдем когда-нибудь… Постой, а кто ему материалы показывал?

– Не знаю.

– Славка наверняка. Оборотень в погонах. Он любого больше уважает, чем непосредственного начальника.

– Паш, ты что! Он от тебя без ума. А Масленникову экспертизу показать – это же большая удача.

– Вам нужны удачи, а мне – показатели раскрываемости, – пригорюнился Павел.

– Да ладно тебе, Паш, пробьемся. Я тут повидался с одним персонажем. Гражданским мужем Веры Федоровой. Когда он с ней жил, то проявлялся как полный психопат, даже ножом угрожал.

– Ну?

– Сейчас он живет в своей квартире на Первомайской улице и не то что убить, угрожать уже никому не может. Последняя стадия рака. Одна бабушка, дальняя родственница, к нему заходит, а он… Короче, страшное зрелище.

– Понятно. Что еще?

– Хочу съездить в Тайнинское, к родителям Олега. Где-то по соседству с ними когда-то жила девушка, с которой Олег встречался. Близко встречался.

* * *

Светлана Белкина закрыла до блеска вымытые окна и принялась скоблить деревянные, белые от ежедневного мытья полы. Замочила в цинковом корыте белье, проверила запасы темного хозяйственного мыла и решила передохнуть. Больше всего на свете Светлана не любила перемен. В своем одиноком хозяйстве она все делала так, как ее учили бабушка и мать. Она не пользовалась современными моющими средствами, у нее не было бытовой техники, и любой ремонт в своей однокомнатной квартирке на первом этаже старого двухэтажного дома она делала сама с помощью молотка, топора, гвоздей и краски. Краска у нее была только белая. Ею выкрашены в квартире все стены, двери, подоконники, два стола, шкаф и металлическая кровать. На окнах белоснежные занавески, на кровати белоснежные наволочки и тонкое белое покрывало. Лишь два ярких пятна странно оттеняли всю эту стерильность: шелковый оранжевый абажур в комнате и красный пластмассовый плафон на кухне. Светлана, конечно, не думала о том, что ее бедное жилье выглядит стильно. Ей просто так нравилось. Она целый день подтирала пылинки, пятнышки, по вечерам уходила мыть полы в школе и соседнем многоэтажном доме, а когда возвращалась, снимала у порога старые ботинки и рабочую одежду, складывала все в пластиковый мешок, долго мылась под душем, брала с полки в ванной хрустящую от крахмала и выглаженную ночную сорочку, надевала ее и шлепала босыми ногами по чистому полу в кухню пить чай. И когда она ставила на огонь белоснежный чайник, раскладывала на тарелке свое любимое печенье «Арлекин» и «Мальвина», ей казалось, что в ее жизни есть счастье. Неброское, незавидное, но свое. Лишь по ночам вдруг, как шторм на море, надвигалась тоска. Светлана вспоминала свои потери, свое горе, свои обиды, изо всех сил старалась заплакать, но не могла. Никогда не могла. Она зажигала лампу под оранжевым абажуром и смотрела на него до тех пор, пока ресницы не начинали слипаться. И пока летел к ней с этого абажура первый сладкий сон, она всегда успевала сформулировать свою мечту: возьму котенка. Белого пушистого котенка. Но на следующий день это так и оставалось мечтой. Светлана боялась любых перемен. Когда в дверь постучали, она вздрогнула: к ней очень редко заходили. Одернула старенькое ситцевое платье, открыла дверь и увидела совершенно незнакомого молодого человека. Высокого, сероглазого, с мягкой, виноватой и располагающей улыбкой.