О чем молчат твои киты - Александр Викторович Тюжин

но зато совсем скоро я получу неповторимые ощущения от свободного полета. Ради такого можно потерпеть одно небольшое неудобство.

Нас обдало мощным и теплым потоком воздуха, он впитал в себя душистые ароматы травы, которые приятно защекотали ноздри. Дождь – это освежающий душ планеты. Я представил, как лечу, надо мной размахивает руками Гера, а парашют не торопится раскрываться. Нет, таких картинок нам не надо. Забыли о таком видении.

В очередной раз помахав в объектив камеры, я зашел в самолет.

Нас было восемь человек. Еще один тандем с оператором и двое одиночников. Во втором тандеме была полноватая девушка с пышными бровями и тонкими губами. Ее глаза испуганно бегали по сторонам, не задерживаясь ни на ком и ни на чем больше пары секунд. Как только заревели моторы, она схватила своего коренастого инструктора за руку, он подмигнул девушке и ободрительно похлопал ее по плечу. Блондиночки и брутала не было, они попали в следующую группу.

Начало закладывать уши.

Мы стремительно набирали высоту.

Антон запечатлел этот момент через иллюминатор, затем направил глазок камеры на меня.

Я открыл рот и затряс головою.

Гера опять стал изображать, что он летит в небе, словно птица.

Девушка не отпускала руку инструктора.

Моторы ревели исправно.

Одиночки разговаривали, перекрикивая шум:

– Смотрел вчера новый «Вокруг смеха».

– И как?

– Ерунда. Не смешно вообще.

– Н-да… Хотя, может, и не должно быть смешно?

– Почему?

– Так называется же «Вокруг смеха», а не «внутри смеха» или «сам смех».

– Аааа, я даже не подумал. Ты смотри-ка, смешно. Вокруг смеха. Ха-ха. И пародист там халтурит явно.

– А я лет пять уже ящик не смотрю.

Так, кстати, многие говорят. Но не смотреть ящик – не значит читать книги, выращивать сад камней или помогать приютам бездомных животных. Нет. Ты смотришь те же передачи, без пары-тройки самых тупых и засоряющих мозг, но в интернете, в любое удобное тебе время и без щелканья пультом. Вот и вся разница.

Я перестал слушать одиночников и уставился в иллюминатор, а там было на что поглазеть. Мы летели, разрезая облака, как сладкую вату, хотя они были густыми и скорее похожими на плотные и мощные льды Антарктиды. Мне захотелось даже выпрыгнуть из самолета и пробежаться по ним. Эх, рвануть что ли в Антарктиду? Хотя там, собственно, то же самое, только холодно и твердая поверхность. А облака неожиданно кончились, и стало видно землю. Эти маленькие разноцветные прямоугольники. Как будто вся она из заплат и состоит. Странная, конечно, штука – жизнь, смотрим на мир под одним ракурсом и думаем, что он только таков и есть, но стоит изменить угол обзора, вот так подняться на высоту, или, наоборот, спуститься в шахту, или съездить в другую страну, все сразу предстает в другом, неожиданном свете. Так и с долбаными проблемами: пока мы смотрим на них однобоко, они и кажутся нам серьезными и непреодолимыми. Надо изменить ракурс.

Чем выше мы поднимались, тем большая лавина волнения накатывала на меня. Это не был страх, скорее приятное ожидание. Еще чуть-чуть, еще совсем немного, и потоки холодного воздуха будут обжигать лицо и руки, сердце начнет с бешеной скоростью колотиться, а в голове пронесутся сотни мыслей, и первая о том, что драл я этот рак как сидорову козу. Я делаю то, что захочу, и ни в чем он не сможет меня ограничить, если я сам того не пожелаю. Ни в чем, понятно тебе? Ни в чем.

Снова забурлил адреналин. Человек тысячелетиями завидовал птицам, смотрел на них и печально вздыхал, наблюдая за их выкрутасами в воздухе, и продолжал бы завидовать, если бы не пара отчаянных, а их, конечно, было больше, чем пара, возможно, даже пара тысяч несгибаемых мечтателей. Только их желание, только их стремление доказать, что людям подвластно многое, в том числе летать, только их упорство привели к тому, что теперь миллиарды желающих могут вот так сидеть в самолете на высоте 4000 метров и ждать, как я, очереди, размышляя о том, как безграничны наши возможности.

А потом закралось сомнение, что вдруг мне не по силам этот прыжок, вдруг сердце не выдержит, и до свидания? Не хотелось бы… Но лучше уж так проститься с жизнью, чем на больничной койке. И, словно в подтверждение моих мыслей, Гера улыбнулся мне и похлопал себя по колену, приглашая на него сесть.

– Что? – громко спросил я.

– Садись.

И Антон так же начал показывать жестами, что я должен сесть.

«Что за голубиные игры?» – подумал я, но не решился озвучивать.

– Смелее, ну, – Гера начинал злиться.

Злить его не стоило. Сел, как и просили. Он тут же пристегнул мою обвязку к себе. Блин. Я и забыл, что нужно будет сидеть на коленях у инструктора. Я сразу почувствовал себя американским ребенком в канун Рождества. В роли Санты – Гера. Может, еще стишок рассказать?

Не думаю, что Гера правильно бы понял мой порыв и угостил рождественским пряником. Стихи нужно приберечь для другого раза.

Антон снова начал вертеть головой, стараясь запечатлеть мои эмоции на свою гоупро. А чувствовал я себя не очень уютно. Во-первых, мандраж из-за возможных последствий, хорошо хоть не надо самому отсчитывать секунды и раскрывать парашют, а во-вторых, не привык я рассиживать на коленях у парней. Во втором тандеме хотя бы девушка, там все логичнее.

К счастью, долго сидеть мне не пришлось, вскоре мы набрали нужную высоту и открыли дверь. Первыми к выходу направились одиночники, они смело, я бы даже сказал, как-то буднично подошли к двери и, не раздумывая, сиганули вниз. У меня даже дыхание сперло от их мужества. Хотя, возможно, это просто была нехватка кислорода.

И вот уже Антон стоял у обреза и улыбался мне. Я попытался улыбнуться в ответ, но мышцы лица отказались мне подчиняться. Я был неподвижен и тверд, как гранит.

– Пора, – крикнул Гера и начал вставать.

На ватных ногах я поднялся и застыл как вкопанный.

– Пошли.

Шаг. Еще один. И еще.

Каждый шаг был меньше предыдущего. Мне казалось, что мы вообще стоим на месте.

– Смелее, – подбадривал меня Гера.

Нет, надо было хорошенько подумать, прежде чем решаться на подобную авантюру. Все же рак – это не шутки. Еще и атмосфера разряжена. Я стал часто, словно рыба на берегу, вдыхать воздух и проговаривать про себя: «Спокойнее, Илюха, спокойнее».

А Герман уже командовал:

– Прогиб.

Я, разумеется, не слушал.

– Прогиб же, ну…

Поняв, что от меня не стоит ждать выполнения команды, он