Куда он денется с подводной лодки - Наталья Труш

Инга смотрела новости и в списке погибших моряков-подводников увидела знакомую фамилию...

Хорошо, что дома никого не было. Инга страшно закричала тогда. Потом разрыдалась. Потом, икая и стуча зубами о край стакана, пила валерьянку и никак не могла прийти в себя.

Она просидела весь день у телевизора, смотрела сводки новостей. Когда снова показали список погибших моряков, она разглядела не только фамилию, но и инициалы – «Баринов ИХ». Ее рыжий мальчик был «И.А.» – Илья Александрович. Но она понимала, что в ситуации неразберихи, которая царила в тот момент на флоте, инициалы вполне могли перепутать. Она не хотела верить, что ее рыжий мальчик погиб в холодной воде Атлантического океана, она гнала от себя эти черные мысли. Она покупала все газеты, искала любую информацию о подводниках. Наконец через пару дней одна из газет опубликовала фотографии погибших, и Инга увидела, что Баринов И.Т. – это не Илья.

С газетной полосы на Ингу смотрел совершенно другой человек, даже отдаленно не похожий на ее любимого рыжего мальчика. Ингу прорвало. Она горько плакала. В этом плаче была нормальная бабья жалость к тем, кто уже никогда не придет из последнего похода. И еще она понимала, что плачет по своей несостоявшейся любви.

Она часто думала, что случилось тогда – почему Илья резко оборвал отношения с ней без каких-либо объяснений, почему вернул ей письма. Она могла тогда написать ему и попросить все объяснить. Сегодня она именно так и сделала бы...

– Что ж не сделала? – спросила Инга сама у себя вслух. – Вот сегодня как раз и был тот случай. Взяла бы и спросила...

«А вот возьму и спрошу... Вот сейчас оденусь и пойду к нему. И пусть скажет, что это такое он обо мне узнал, если так поступил...» – Инга за время своего затворничества научилась говорить сама с собой. Иногда «советовалась» с котом. Он в ответ мявкал, и она по его «мур-р-р» и «мяу» понимала, где – «одобрямс», а где – не очень.

Кот дал «одобрямс», и Инга, подстегивая себя мыслями о собственной невиновности перед Бариновым, начала собираться в гости.

– К тому же мы ведь и не в гости, правда?

– Мур-р-р-р!

– Мы за правдой... – Инга открыла чемодан и достала оттуда свой любимый пушистый свитер. – Вот это очень даже подойдет...

– Мур-р-р-р!

– Правда, надо как-то отгородиться от него, чтобы у него и в мыслях не было, что я обрадовалась и прибежала к нему первая! Правда?!

– Мур-р-р-р!

– Правда! Ачем мужика можно напугать? Не-за-ви-си-мо-стью!

– Мяу?

– Ну, тебе не понять. И не надо...

Инга где-то читала, что мужчину надо сломить в первый момент общения. Причем так, чтобы у него и мысли никакой задней не возникло. «Или передней? Передней! Точно! У них, кобелей, все мысли – передние!» – подумала она про себя.

Сломить врага она собиралась конечно же внешним видом: деловой наряд, шпильки, очки и хорошо бы – сигарета. И хорошо бы, чтобы длинненькая такая, темненькая. Увы, в этом деле Инга была полным профаном. На подоконнике лежала пачка сигарет, Тоськина. Они с тетей Соней тайком друг от друга покуривали.

Инга вытащила сигарету. Покрутила ее, подожгла. Попробовала затянуться – не получилось. Решила, что вполне достаточно будет просто имитировать курение: чуть-чуть втягивать дым в рот и красиво выпускать его тонкой струйкой.

Она подошла к зеркалу. Все было как задумано. Образ – зашибись! Вот только со струйкой – не очень. Не получилось. Но туману напустить можно, вернее, дыму!

Инга порепетировала перед зеркалом свою встречу с Ильей Бариновым и осталась довольна. Шпильки напоказ – это любого мужика сразит наповал.

Еще очки. Очки тоже предлагали мужчинам держать дистанцию. Это ей давным-давно объяснил один университетский препод. На свою голову, между прочим, объяснил. Он волочился за Ингой, и она уже не знала, как от него отвязаться, но однажды он сам подсунул ей в руки «противоядие».

– Инга! – сказал он как-то, усаживаясь к ней за столик в кафе. – Когда вы в очках, я вас боюсь!

– Почему? – удивленно подняла брови Инга.

– Потому что, если бы не очки, я бы давно плюнул на все условности и поцеловал бы вас! А когда вы в очках, сделать это практически невозможно. Тут или вас поранишь, или ненароком собственный глаз выколешь!

Так что очки и шпильки – женское оружие, которым Инга научилась владеть в совершенстве. Ну и дым сигаретный в довесок. Так что можно не сомневаться: у Баринова если и возникнет какое сексуальное влечение, она ему поможет справиться с ним – потушит.

Вот так она раззадоривала себя на предстоящую встречу, понимая, что никуда не пойдет. Что она ужасно боится снова встретиться с тем, которого так любила и, как оказалось, совсем не забыла.

Инга затушила сигарету. Во рту было противно, на душе – тоже. Она сбросила любимые шпильки, натянула не менее любимые свои полосатые носки, сунула ноги в растоптанные серые валенки и села к столу у окна.

Она выглянула на улицу через щелочку неплотно сомкнутых занавесок и чуть влево наискосок через огород увидела свет в окне соседнего дома и тень, большую и страшную, словно медведь навалился на стол.

– Никуда не пойду! И пошел он к чертям!

– Мур-р-р-р! – согласился с ней лысый кот.

* * *

А назавтра была пятница – банный день. И Инга с обеда стала готовиться к священному ритуалу.

Она сновала от дома к бане, притулившейся на задворках участка, – то проконтролировать, как вода набирается в бак, то подкинуть дров в топку. Когда скатывалась с крыльца, невольно косилась на бариновские хоромы. Никаких признаков жизни. Даже печка не топилась.

«Не помер бы с горя...» – с усмешкой подумала про себя Инга.

* * *

Не, не помер. Баринов, уснувший накануне со светом, завалившись на стол у окна, поздно ночью очнулся от сна. Ему снилась Инга. Но не та, которую он встретил накануне, а та, какую знал тогда. Во сне этом она, а не Алла Константиновна родила ему двух рыженьких мальчиков, и не с Аллой, а с ней, Гусей, жил Баринов в Большом Логе.

– Гуся! – позвал спросонок Баринов и проснулся от своего голоса.

Свет горел. За окном – тьма непроглядная. В доме напротив – ни огонька.

– Вот и хорошо, что все спят... И идти никуда не надо.

Баринов разделся, нырнул под одеяло, и сон снова облапил его, утащил в воспоминания, в те далекие годы, когда был он молод и счастлив. Или ему казалось, что был счастлив?..

Проснулся Баринов поздно. Есть не хотел, даже чаю не хотел. Вытянул папку со своими записями, углубился в чтение. А когда услышал бряканье ведра на соседнем крыльце, вскочил, впрыгнул в домашние джинсы, отдернул занавеску на окне и залег за цветочным горшком, как фашист в окопе.

Инга прошмыгнула за дом с ведром в руке, потом загремела чем-то в сарае. «Если баню топит, какого рожна в сарае шумит?» – подумал Баринов. И тут же его осенило.