Книжный в сердце Парижа - Лоренца Джентиле

class="p">23

– Моя любимая театральная постановка, – говорит Оушен.

Я вздрагиваю от неожиданности: совсем не слышала, как она вошла.

Здесь, наверху, в библиотеке, я нашла томик «Чайки».

– Она учит нас самому главному, – продолжает Оушен, садясь на скамейку рядом со мной, – достичь успеха в жизни – это не главное, главное – заниматься своим делом. Призвание дано не всем, но если уж оно тебе дано…

Она дышит на стекла очков и протирает их краешком футболки.

– Нельзя давать заднюю.

Ее техасский акцент кажется мне менее невразумительным, чем обычно.

– Я ушла из дома, не спала ночами, бродила по Парижу в поисках жилья, без единого доллара в кармане. И ведь он мне даже не нравится, этот город.

– Правда?

Оушен первая, от кого я это слышу.

– Зато я занимаюсь тем, что мне действительно важно.

– Ты имеешь в виду романскую филологию?

– Было невыносимо трудно объяснить семье, почему я переезжаю во Францию на несколько лет, а может быть, и навсегда.

У ее отца своя строительная компания, у матери – прачечная, они люди с деловой хваткой. Поэтому они и представить не могли, что Оушен может уехать на другой конец света, запереться в комнате и изучать что-то непонятное, да еще и с расплывчатой карьерной перспективой. Они назвали ее Оушен[56] не для того, чтобы она пересекала океан, а для того, чтобы, оставаясь с ними, там, где она ни в чем не нуждается, она могла бы прислушиваться к его шуму.

И ей пришлось выбирать. Семья или филология, работа в прачечной или разрыв отношений с близкими, находиться здесь или оставаться за океаном. Она бросает взгляд на книгу у меня в руках и декламирует:

– «Они не пускают меня сюда. Говорят, что здесь богема… А меня тянет сюда к озеру, как чайку…» Я написала это в записке, которую оставила на кухонном столе перед отъездом.

Я беру ее за руку и, сама не знаю почему, испытываю прилив грусти. Хотя на самом деле знаю: потому что я выбрала бы прачечную.

– И что? – спрашивает меня Оушен. – Джон помог тебе найти тетю?

– Пока нет.

Она пожимает плечами.

– Джон такой. Поэтому его и выгнали из книжного магазина.

– Выгнали?

Оушен сообщает мне, что человек он ненадежный. И потом, о нем ходят кое-какие слухи.

– Какие слухи?

Она шепотом произносит:

– Говорят, он убил человека.

У меня перехватывает дух. Этого не может быть. Джон? Да, он ворчливый и грубый, но он никогда никому не причинил бы вреда.

– Говорят, поэтому Мелани его и бросила. И теперь он живет на улице, без документов.

– Если хотите попробовать лучшую в Париже яичницу с беконом, то ее готовят здесь, за углом. – Виктор, запыхавшись, заходит в библиотеку за несколько минут до начала своей смены. – Я только что был там с Мари.

Я догадываюсь, что Мари – это та самая домохозяйка-убийца.

– Что с тобой? – спрашивает он.

– Ничего.

– Что ты сегодня делаешь? В четыре у меня назначена встреча с дамой, которой я помогаю с архивом. А потом, если хочешь, мы можем сходить в историческую кондитерскую, она называется Stohrer.

Я хочу.

Я выхожу на прогулку, прихватив с собой «Чайку».

Если раньше я бы непременно посетила музей Орсе или Лувр, то теперь предпочитаю просто гулять. Свет играет на фасадах зданий, его блики отражаются в водах Сены.

Мое внимание привлекает книга в киоске на берегу реки. Синяя обложка с нарисованной на ней обезьяной. «Поведение животных», Роберт Хайнд.

– Сколько она стоит?

Продавщица проверяет ценник, на руках у нее перчатки без пальцев.

– Десять евро.

Я открываю кошелек – у меня осталась двадцатка.

– Я дам вам сдачу, – говорит продавщица, перебирая купюры в пластиковом пакете. – Это подарок?

Я киваю. Женщина заворачивает книгу в газетный лист и протягивает мне.

В этот момент звонит мой телефон.

– Привет, мам.

– Я встретила в супермаркете Линду.

У меня екает сердце. Этого стоило ожидать.

– Мне нужен был отпуск, – сбиваясь, говорю я. – Я же тебе говорила.

Мама молчит. Ее молчание тяготит меня, дыхание перехватывает.

– Ты там одна? – резко спрашивает она. – Почему ты не сказала нам правду?

Почему? Потому что они бы не позволили мне никуда уехать. Потому что я надеялась, что все улажу и все вернется на свои места. Я помогла бы семье воссоединиться, примирила тетю с отцом, перечеркнула годы страданий.

– Мама, все под контролем.

– В последний раз ты говорила, что все под контролем, когда ситуация была уже неуправляемой.

– Когда я не прошла прослушивание?

– И поступила на юридический факультет.

– А потом я перешла на другой факультет.

– Вот именно.

– Когда в последний раз ты чувствовала в себе такую легкость, словно вот-вот взлетишь? – спрашиваю я ее. – Я серьезно спрашиваю.

Думаю, я никогда не задавала ей подобных вопросов.

– Ну… когда ты родилась, – почти без колебаний отвечает она. – Когда ты впервые открыла глаза и посмотрела на меня.

Значит, хоть на секунду я сделала ее счастливой? Я? Она никогда не говорила мне об этом.

– А еще? – спрашиваю я.

– …в день свадьбы, когда твой отец сказал «да».

Я чувствую прилив нежности, внезапно осознавав, что мама никогда не рассказывала мне о свадьбе.

– А потом?

Она на мгновение задумывается.

– Когда, еще девчонкой, я без тормозов неслась на санках с горы.

Я представляю ее с красным от мороза носом и развевающимися на ветру волосами, не подозревающую, что уготовила ей жизнь.

Я и предположить не могла, что смогу вести с матерью такую беседу.

– А дальше?

– А дальше будет, когда ты вернешься. Твой отец тоже скучает по тебе.

На мгновение я словно переношусь в детство, когда она укачивала меня на руках.

– Я знаю, что ты поехала к тете, – добавляет мама. Бернардо ей уже все рассказал. – Твоя тетя уже достаточно навредила нашей семье. Будь осторожна, Олива.

– Мама, – у меня в горле застревает комок, – я обещаю, что вернусь до пятницы.

Почему я сказала «до пятницы»?

– Нам бы очень хотелось, чтобы ты шла своим путем.

– Только какой он, мой путь? – Не могу поверить, что я это сказала. – Я люблю тебя, – быстро добавляю я и кладу трубку, не дожидаясь реакции. Услышать ее ответ было бы невыносимо.

Без каких-то определенных планов я направляюсь на север. Возвращаюсь в район, где была накануне, при этом напряженно думаю о маме, которая хочет, чтобы я шла своей дорогой. Мне представляется, как она наблюдает за отцом, с тревогой стоящим у окна, словно я могу в любой момент появиться на садовой дорожке. Я понимаю, что это он попросил маму позвонить мне и что сейчас она разочарована, потому что не получила ожидаемого им результата.

До улицы Пуле я добралась через два с лишним часа. Я шла, ни разу не сверившись с картой. Мне хотелось найти дорогу самостоятельно, почувствовать, что Париж хоть немного принадлежит мне. Пару раз я заблудилась, но в итоге возвращалась на маршрут, ведущий к Шато-Руж.

Я захожу в кафе на углу, сажусь за привычный столик, заказываю café au lait[57], открываю «Чайку». Погрузившись в чтение, я совершенно забываю следить за улицей. Да, детектив из меня никудышный.

«…И когда я думаю о своем призвании, то не боюсь жизни», – завершает свой монолог Нина. «Что же поняла обо мне Юлия? – спрашиваю я себя. – Как у нее получилось меня раскусить?»

– Никогда в жизни не видел хорька, – басит бармен.

Я уточнила в карманном словаре: хорек по-французски будет furet. Бармен явно не расположен к общению, но я решаю быть настойчивой. Широко улыбаюсь и пытаюсь сформулировать новую фразу.

– Дама, которая пишет?.. – повторяет он. – Кажется, да, раньше она приходила. Давно ее не видно.

– Вивьен? Вилла? Вам что-нибудь говорит это имя?

– Мне неизвестны имена клиентов.

Я набираюсь смелости и вновь открываю словарь.

– У этой дамы стрижка каре и седые волосы? – нерешительно спрашиваю я.

– Она была брюнеткой.

Я кладу на прилавок деньги за кофе, пытаясь скрыть разочарование.

– Merci, – говорю я, старательно выговаривая звук «р». Он берет деньги и ничего не отвечает.

В половине четвертого я прохожу квартал Ле-Аль, направляясь в кондитерскую Stohrer, где у меня назначена встреча с Виктором,