В бездне времен. Игра на опережение - Алексей Рюриков

– Не перешлете мне томик ваших стихов? Лучше последний, я его не читал. Одиночка – это, знаете ли, не подарок. Давят эти стены, корежат.

Сборник Николай Степанович переслал. И, вспомнив разговор, загнул лист, на котором было написанное восемь лет назад, но опубликованное лишь недавно стихотворение. Он не знал, как отнесется к нему Рейли. Но ему почему-то казалось, что британец поймет отраженные в поэзии переживания.

Когда надзиратель передал томик в камеру, Рейли открыл книгу на загнутой странице. И в глаза бросились строчки:

АВГУСТ[6]

Сон обернулся какой-то бездной,

Падаю, падаю, – и вдруг

Слышу я грохот двери железной,

Самый жестокий в мире звук.

Весть принимая о скорой казни,

Не отворачиваю лица.

Может ли быть что-нибудь прекрасней

Песни летящего свинца?

Славе навстречу, а не позору,

Едкой усмешкой врага клеймя,

Молча шагаю по коридору,

Сопровождаемый тремя.

Что будет дальше, давно известно,

Бешено мчится в жилах кровь.

Выстрел – и в ту же пустую бездну

Я опрокидываюсь вновь…

…

Знаю, все знаю, мой друг Гораций,

Эта история – лишь сон,

Это лишь серия декораций

Да череда ночных персон.

И обретая к утру свободу,

Я говорю себе: «Забудь!»

Движется солнце по небосводу,

Длится пока еще мой путь.

Но отголоском другого мира,

Где совершился страшный суд,

Три безымянных конвоира

Ночью опять за мной придут…

Прочитав стихотворение, арестант надолго задумался.

* * *

Начальнику

Учреждения «Кресты»

полковнику Смирнову А.И.

Рапорт.

Докладываю, что сего дня, 27.07.с.г. при выводе арестованного Юргутиса Тойво из камеры № 296 и конвоировании для допроса в Следственную часть по вызову подполковника ОКЖ Браилова означенный Юргутис, проходя по галерее третьего этажа, внезапно перебросился через перила галереи и прыгнул вниз. Вследствие падения на бетонный пол первого этажа Юргутис скончался.

Надзиратель Герасименко П.В.

* * *

Но все это было потом. Пока же, выйдя из тюрьмы, Гумилев предпринял кое-какие розыски, потом заехал в Корпус и к вечеру направился к следователю. В кабинете Ежевского подполковник углядел Шатунова, о чем-то, активно жестикулируя, спорящего по телефону, перешептывающегося со Светочкой Сиволапого, и самого следователя, рассеянно листающего дело.

– Честной компании добрый день, – провозгласил Николай Степанович. – В принципе дело проясняется, Рейли дал показания.

– На протокол? – оживился Ежевский. – Расколол британца?

– Обязательно!

– Да какой он британец? – влез с демонстрацией своей осведомленности Сиволапов. – Обычный одесский еврей!

Ротмистр посмотрел на практикантку и похвастался:

– Когда мятеж в двадцатом давили, этих пархатых среди бунтовщиков немерено было. И все, что характерно, кололись! Как это у нас унтер новобранцев учил, до войны еще: «Враг унутренний есть полячишки, жиды и скубенты».

В жандармском корпусе легкий антисемитизм был вещью традиционной и где-то даже неофициально приветствующейся. А уж здоровый консерватизм начальством поощрялся просто открыто.

Светочка, услышав заявление своего кавалера, хихикнула, восторженно глядя на героического ветерана. А вот Ежевский неожиданно взъерепенился:

– Ты, Сиволапый, поосторожнее в выражениях. Я вот и студентом был, и предки из польской шляхты. Это я кто, по-твоему, получаюсь?!

– Так ты, Петр Николаевич, самый унутренний враг и есть, – тут же, зажав рукой трубку, оторвался от разговора язвительный Шатунов. – Вы, следователи, вечно только работать мешаете. То вам доказательств не хватает, то доказательства есть, ан – «непроцессуальными путями приисканы». С преступностью противоборствовать и не даете.

Заявление было плодом давних и непримиримых противоречий между следствием и сыщиками, проистекающих из различного подхода к поимке преступников. Для профессионалов с обеих сторон эти, неустранимые в силу разницы самой сущности служб, прекословия давно стали любимым поводом для дружеских пикировок.

Пока Ежевский, щурясь, пытался придумать адекватный ответ на нахальный выпад сыскаря, вмешался Николай Степанович:

– Неправильно ты, Сиволапый, лозунг помнишь. «Сицилисты, слышь-ко, жиды и скубенты», – спародировав «унтер-офицерский» говорок, изложил он свой вариант. – Петр Николаич, ты не социалист?

– Нет, – отрекся надворный советник. – Даже в студенчестве не увлекался.

– Тем более. Из студенческого чина тоже давненько вышел, к иудейскому сословию не относишься. Так что можешь на Александра Дмитриевича в суд подать. За клевету!

– Во! – согласился реабилитированный ротмистр. – На Сашку можно. А на меня зря совершенно напраслину возводишь. Я ж чего?

Светочка, удовлетворенная полным амнистированием поклонника, довольно закивала, а разоблаченный полицейский тут же отговорился:

– А где клевета? Это деловая критика!

И немедленно перевел разговор на другую тему:

– Чего Рейли-то показал?

Гумилев показал Ежевскому глазами на Светочку и поднял брови.

– Светлана, – понятливо начал тот, – сходите, пожалуйста, в канцелярию, посмотрите, там ответов для нас нет?

Светочка обиженно посмотрела на следователя, потом на Сиволапова, но ротмистр сделал каменное лицо и покивал. Убедившись, что все равно выгонят, практикантка вздохнула и вышла.

– Так, – тут же начал Николай Степанович. – Пакет с документами, обнаруженный у Иванова, в рамках нашей разведоперации. Шел он немцам, они хотели эти документы купить. Наши соглашались продать, почему нет?

– Это дезинформация была? – понял Ежевский.

– Амальгама. Но убедительная. И вот тут вмешался Рейли. Он знал от своих людей в британской разведке, что в России есть товар для немцев. А связи с Берлином у него еще с начала века. Но возникла проблема, у Рейхсвера с деньгами плохо. У нас в Разведчасти ребята ушлые, дешево информацию не продают. Даже если это деза. Тогда Рейли предложил генералу Секту, командующему Рейхсвером, использовать поддельные фунты.

– То есть Рейли ключевая фигура, получается? – спросил Сиволапов. – Он сообщил немцам про наших, потом свел Секта с шайкой, те продали Рейхсверу фальшивые фунты, Берлин расплатился ими с разведкой, так?