Сестры озерных вод - Олли Вингет

А теперь Аксинья стояла на коленях в хвое и листве, а рядом пыхтел подросший мальчик, безмолвно разевая рот, как большая рыжая лягушка. Это она лишила его речи, когда совсем обессилела от нытья и причитаний. Одно движение хитросплетенных пальцев, одно прикосновение символом тишины к влажному лбу, и мальчишка подавился собственным плачем.

Легко творить ворожбу над слабым да утерявшим свой путь. Главное — не вспоминать, чего вместе с ним лишились и все они: Демьяна, который почти успел стать волком и сбежал от стаи, учуяв кровь ненаглядной своей Поляши за дни пути по бескрайнему лесу. В ту ночь род лишился и наследника, и зверя. В ту ночь Батюшка лишился третьей жены. Зато на свет появился рыжий мальчишка, и, если его не принял лес, так пусть возьмет болото.

— Гниль, да смерть, да пустая чаша топью полнится до краев. Было наше, пусть станет ваше, омертвевшее оживет. Я даю тебе всласть напиться жизнью свежею молодой, забирай его, гниль-водица, было наше — теперь твое.

Заклинание легко родилось в Аксинье. Она прошептала его, склонилась к влажной земле, прикоснулась губами, согревая ее своим дыханием. Повторять приглашение не пришлось. В чаще завыл ветер, забулькала жижа, застонало нутро леса, отчаянно сопротивляющееся тому, что выходило на свет лунный.

Степушка дернулся, пытаясь встать на ноги, но Аксинья оказалась проворнее — она уже поднялась с колен, подхватила мальчишку за ворот и прижала к себе. Птичье сердце задрожало в его маленьком теле, липкий от пота, скользкий, но живой, он доверчиво прижался к тетке. Может, Аксинья и не смогла лишить его жизни еще до рождения, но разума он лишился точно. Иначе бы не верил каждому, кто приводит его в темный лес.

Порыв ветра принес с собой запах гнили и разложения. Аксинья вдохнула его, прислушиваясь. Что-то шло через бурелом, не разбирая дороги. И было оно совсем близко, пряталось между деревьями на самой границе лобной поляны. Когда тусклый свет луны пробился сквозь листву, Аксинья разглядела тонкие руки — бледные, скользкие от темной жижи, что их облепляла. Тварь, вызванная заклинанием из самой топи, тянулась ими к мальчишке, а луна освещала пятна гнили, терзающей ее тело.

— Зазовка! — прохрипела Аксинья, чувствуя, как каменеет в ней ужас. — Это я тебя кличу, Матушка леса.

Старые сосны заскрипели в ответ. Возмущенный, испуганный лес не желал укрывать собой зло, происходящее под его сенью. Но некуда было отступать. Аксинья встряхнула одурманенного, обмякшего Степку и толчком в спину отправила навстречу мертвой твари.

Мальчик покачнулся, сделал шаг, другой, его била крупная дрожь. Даже через немоту, страх и дурман он чуял волны смрада, расходившиеся от зазовки. Та гортанно вскрикнула, подалась вперед, потянулась к мальчику гнилой рукой, но пальцы царапнули пустоту. Не под силу ей было ступить на поляну: пусть лес и ослаб, но последнюю защиту держал исправно. Болотной твари оставалось лишь шумно принюхиваться к мальчику да скалить мелкие зубы.

— Пусть болото возьмет его вместо другого. — Аксинья скользнула к Степе и осторожно взяла за плечо — мягкое, по-детски круглое. — Он — родник новой жизни, чуешь, как бьется? В полную силу! Я отдаю его вам.

— Он твой? — прошипела тварь, черные глаза подозрительно блеснули.

— Я — Матушка, тут все мое.

Зазовка осклабилась, наклонила голову, грязные космы разметались по плечам.

— Недолго править тебе, гнилая душа.

Аксинья забыла, как дышать. Каждый знал: болотная тварь ведает многое, да не делится ничем. А коль говорит, так тому и быть.

— Сама ты… гнилая… — пролепетала Аксинья.

— Я не гнилая, я мертвая, — откликнулась зазовка, оголяя черные зубы. — Это время мое вышло, и твое выйдет. А сердце скормят мертвой рыбе. Так сказала черная лебедица, а она все знает…

— Что ты несешь? — Где-то в отдалении затрещали ветки, кто-то бежал по лесу, не разбирая дороги, кто-то живой, пылающий праведным гневом, — родня была близко, и Аксинья оборвала сама себя. — Я не разговоры вести тебя позвала, забирай мальчишку и уходи!

Степушка застонал, слабо дернулся, но воля тетки сломила бы и взрослого. Достаточно было немножко подтолкнуть его, чтобы мальчик оказался рядом с болотной тварью и застыл, окаменев от ужаса. Зазовка наклонилась к нему, высунула длинный черный язык и лизнула Степу по пухлой щеке.

— Сладкий… — Язык скользнул по мертвым губам, Аксинья могла руку отдать на отсечение, что двоился он, как у болотной гадюки. — Мы заберем его, — решилась зазовка. — Но и тот, другой… Он тоже будет нашим. Все будет наш-ш-ш-ш-е-е-е-е…

Заросли бузины затрещали совсем рядом, и на поляну выскочила Глаша. Время будто замерло. Аксинья видела, как медленно и тяжело поднимается сухая грудь названой сестрицы, как округляется рот, как сам собой вырывается крик. Самый отчаянный, самый страшный вопль матери, потерявшей свое дитя.

— Степа! — Ее голос всколыхнул весь лес.

Но мальчишка уже стоял перед болотной жижей. Гибкое тело зазовки подталкивало его к последнему шагу.

— Уйди! — выдохнула Глаша, бросаясь к ней.

Тварь обернулась — гнилой оскал растянул грязное, острое лицо болотной гадины. Клацнули мелкие зубки, тонкая рука легко толкнула мальчика в спину, и тот повалился вперед. Жижа булькнула, принимая его. Зазовка пронзительно захохотала и бросилась вслед за добычей на самое дно болота.

ОЛЕСЯ

Жижа булькнула, принимая в себя коренастое детское тело. Леся зажмурилась. Кому-то срочно нужно было бежать, тянуться к утопающему в болоте мальчику и тащить его обратно. Кому-нибудь, только не ей. Лежке, например, который застыл на два шага впереди, тяжело дыша и вздрагивая своим тонким, но сильным телом. Хвоя хрустела под его ногами, холодные капли начинающегося дождя оседали на волосах. Леся не видела этого, но чуяла запах и хвои, и его дыхания, и мокрого меха накинутой куртки, и даже страха.

Но Олег стоял, не шевелясь. Только старая Глаша ринулась к сумасшедшей сестре, и обе они застыли у кромки поляны за миг до того, как кто-то чужой, скрытый в тени, толкнул мальчика в топь. Эта фигура, вся состоящая из мрака и тлена, сковала Лесю страхом. От нее пахло холодом и стоячей водой, страхом и смертью. Паршивый запах, который не сулил ничего хорошего.

Потому Олеся и зажмурилась, отдавая миру право самому решить, что будет дальше. А когда шепот леса вдруг сменился отчаянным криком и Леся открыла глаза, все изменилось. Одна секунда, а тела упавшего мальчика уже не разглядеть в болотной жиже. Одно мгновение, и темная фигура исчезла вслед за ним, оставив после себя лишь гнилостный смрад. Один миг, и Глаша вцепилась в растрепанные космы сестры, повалила ее на землю и принялась душить, шипя что-то бессвязное, яростное, полное ненависти.

— Тварь подколодная! — вопила она. — Гадюка дохлая! Сука смердящая!

— Отпусти, — хрипела Аксинья, пытаясь оторвать ее от себя, но тщетно.

В сухом старушечьем теле проснулась пугающая сила. Глаша прижимала сестру к земле, навалившись всем весом, ее пальцы впивались в шею Аксиньи так сильно, что побелели костяшки. Стоило на миг ослабить их хватку, как Глаша яростно завопила и принялась царапать лицо соперницы, не замечая, что та изо всех сил пытается ударить ее в живот вывернутой ногой.