Чистый кайф - Андрей Валерьевич Геласимов

на какую-то чурку, и с нее с грохотом свалилась пустая кастрюля. Мужик в доме ничего не сказал.

На кухне рядом с печкой стояло несколько табуретов. Все разные. Соседи, видимо, не разобрали. Я сел на один. Просидел минут пять или десять. Слушал мух – как они в окно бьются. Потом с кастрюлей в руке вошла женщина. На меня снова не посмотрела, молча прошла в комнату.

– Не надо снимать, Катя, – сказал оттуда мужик.

Потом тишина, и опять:

– Не надо. Я тебе говорю – отойди от зеркала. Стой, куда понесла?

Она вышла из комнаты с черной тряпкой в руках и уронила ее на пол. Мужик появился, поднял тряпку и посмотрел на меня.

– Тебе чего здесь надо? Зачем змею спас?

Я молчал. Женщина стояла посреди кухни.

– Аккордеон зачем притащил? Думаешь, просто так отдали? – продолжал мужик. – Иди отсюда.

Я встал с табурета.

– И попу своему скажи – пусть никого не присылает.

Нет вам веры больше.

На дворе было яркое солнце. Будто не умирал никто.

* * *

Весна 1997, Ростов-на-Дону

Психотерапевтическая беседа № 1

Она так и сказала, когда я вошел:

– Приступаем к психотерапевтической беседе номер один.

А я подумал – значит, будет номер два и номер три.

– Мне бы лучше укольчик. А то чо-то совсем плоховато.

– Все уколы строго по врачебному плану.

Это и была умный доктор Наташа. Только я тогда не знал, что она умная. Думал – просто доктор. Как все в этой дурке.

– Вы почему санитару угрожали? – спросила она.

– Я не угрожал. Вежливо напомнил, что когда-нибудь отсюда выйду и потом обязательно его найду.

– А это не угроза?

– Нет. Люди имеют право общаться друг с другом вне стен этого больничного заведения. Можно таблеточку мне тогда, раз укольчик не разрешаете? Пятый день уже здесь, а таблеток почти не дают. Меня конкретно колбасит.

– Нельзя. Что сделал вам санитар?

Она смотрит на меня, а я думаю – проверяет или правда не в курсе?

– Вы по выходным здесь бываете? – спрашиваю.

– Нет. По выходным люди на работу не ходят.

– Нас тут обкалывают всех в овощи, чтобы санитарам отдыхать не мешали. Кто сопротивляется – того на вязки.

По лицу ее вижу – не знала. Решаю развить успех. Пока она в непонятках.

– Выпишите хороший укольчик, а? Ну, пожалуйста. Медсестры ваши по субботам не под запись галоперидолом народ бахают. А мне от него муторно. Судороги у меня от него.

Но она уже себя законтролила. Не прокатил мой заход.

– Садитесь, – голос поменяла со строгого на совсем строгий. – Нет, не туда.

Я хотел на кушетку упасть, она показала на стул.

– А почему там нельзя? – спрашиваю.

– Доктор должен видеть окно, дверь и пациента. Правой рукой я пишу, поэтому вы сидите от меня слева.

Обстоятельно так излагает. Как дурачку. Хотя, ну да, кто я еще? Мы же в дурке.

И начала записывать на листочке. Пишет, сама тут же вслух объясняет.

– Итак, наркомания – это хроническое психическое заболевание. Хроническое, значит – неизлечимое.

А дальше выкладывает мне все по пунктам. Как в аптеке. Первый этап – выбор наркотиков. Второй – формирование психической зависимости. На этой стадии в психике наркомана образуется дыра. На третьем этапе дыра увеличивается, и возникает физическая зависимость. Проявляется абстиненция.

– Что проявляется?

– Ломки.

Четвертый этап – терминальная стадия. Характеризуется отсутствием критики, почечной и сердечной недостаточностью, перепадами артериального давления, инсультами, смертью.

– Про отсутствие критики можно чуть поподробней?

– Конечно. В терминальной стадии наркоману кажется, что он все еще в порядке. Что он заново социализируется, найдет работу, женится, вернется с четвертого этапа этой таблицы на третий.

– А он не вернется?

– Нет. У этих стадий строго векторное развитие.

– Типа… поезд идет только в одну сторону?

– Именно.

– Ни с одного этапа нельзя вернуться на предыдущий?

Она слегка пожала плечами:

– Такова особенность этой болезни. Я же сказала в самом начале – она неизлечима.

– А чего делать, если оказался, к примеру, на третьем этапе?

– Не переходить на четвертый. Заморозить прогресс.

– На всю жизнь таким останешься?

Она молча смотрела на меня. Потом протянула исписанный лист.

– Возьмите. Почитайте, подумайте.

Я взял бумагу.

– То есть вы меня, как судья, к пожизненному приговорили?

Она покачала головой:

– Вы сами себя приговорили. Так что судья – это вы. Как и приговоренный. А еще вы тот, кто будет следить за исполнением приговора. Вы и преступник, и жертва, и судья, и палач. Все в одном.

Я усмехнулся:

– Как многоликий бог.

– Нет. – Она даже не улыбнулась. – Как заурядный наркоман.

* * *

Лето 1998, Псковская область

– Да не хотят они, чтобы к ним приходили, – сказал я утром наместнику. – Тем более, у меня работа.

– Работа у тебя там, где я скажу, – ответил отец Михаил. – Поможешь сибиряку донести его инструмент до деревни, а потом зайдешь к ним. И не спорь. На сегодня такое твое послушание.

Помимо работы истопника в монастырской бане сибиряк иногда помогал деревенским по строительству. В Сибири своей до этого он был прорабом.

– Вот люди смерти боятся, – заговорил он, как только мы вышли из монастырских ворот. – А почему? Да потому что не знают. Даже про себя самих ничего не знают, куда уж про смерть. Один родился, чтобы им восхищались, другой – чтоб боялись, третьим гордятся, четвертый – просто на радость людям живет, пятого жалеют, шестой нужен, чтобы всех остальных жаба от зависти душила, а седьмой – для всеобщего осмеяния. У всех своя линия, все разные, и все Богу зачем-то годны. Но нет, у нас тут у каждого вопросы возникают – почему этому больше досталось, этому меньше, а я вообще весь плюгавенький получился. Ну и злоба на мир от этого. Потому с жизнью примирения нет. А раз к жизни ключей не нашлось, то к смерти-то и подавно. Жить муторно, обидно, тяжело, но умирать все равно неохота. От того и воют, если вдруг помер кто.

Я шел рядом по заросшей, нехоженой дороге и слушал его голос. Смысл до меня доходил, но я больше прислушивался к тону и ритму. Судя по флоу, у чувака накипело.

– Нет, ну понятно – когда у людей горе, тут и не захочешь, а взвоешь, но пока жизнь сама по себе идет – чего печалиться-то? Чего грустить, что она закончится? Дети вон, представь себе, придут на свою площадку – ну, вот где у них карусельки разные, качельки, – и вдруг задумаются, что в конце-то концов по-всякому придется уйти вот из этого ихнего рая. И вместо того, чтоб играть, чтоб со своих горок кататься, бегать, прыгать и… я не знаю там… радоваться – сядут они в