Улыбающийся человек - Джозеф Нокс

– Действительно непонятно, с какой стороны ни посмотри… Даже если взять вора-рецидивиста, какой смысл? В результате такой крайне редкой операции он, наоборот, обзаведется уникальными отпечатками пальцев, если их можно будет так назвать.

– Значит, смысл в том, чтобы скрыть что-то не в будущем, а в прошлом? – подумал я вслух.

– Это одна из версий.

– Но у человека же, кроме пальцев, еще много чего есть, – заметил Сатти.

– Вот именно. У большинства людей вообще ни разу в жизни отпечатков пальцев не берут. И труп редко идентифицируют по ним. Гораздо чаще по зубам, – уверенно заключила Стромер.

– Дайте угадаю: наш приятель редко наведывался к стоматологу?

– Наоборот, очень часто. Свои зубы ему или удалили, или обточили под коронки. Голливудская улыбка, вы же сами видели. Так что зубы тут не помогут. И последнее про внешность. Кто обратил внимание на цвет глаз?

– Ярко-голубой, – ответил я. Хотя это был скорее глубокий синий.

– Хорошо. Но неправильно. Глаза у него были довольно приятного карего оттенка. Он носил цветные линзы. – Стромер сдвинула отчет ровно на край стола, похоже довольная тем, что мы, особенно Сатти, потеряли дар речи от удивления. – Еще у него была четвертая стадия.

Мы продолжали потрясенно молчать.

– Рака, – пояснила она.

– Четвертая – это ведь плохо, да?

– Пятой не существует. Метастазы расползлись по телу, как гниль. Но ни в желудке, ни в крови не обнаружилось следов обезболивающих. Его должны были мучить нестерпимые боли.

Сатти встрепенулся:

– Выходит, тому, с кем у него так некстати пересеклись дорожки, надо было всего-навсего немного подождать?

– Несколько недель. Если бы не все это, можно было бы сказать, что погибший обладал превосходными физическими данными. Никогда не видела таких натренированных ног. Как у бегуна-чемпиона или у танцора балета.

– Беззубый балерун с терминальной стадией рака и без отпечатков пальцев, – пробормотал Сатти. – Ясненько.

– Готовы к остальному?

Мы молча ждали.

– Эйдан, просветите детектива-инспектора, о чем пойдет речь? – По лицу Стромер нельзя было понять, радует ли ее, что я сейчас потеряю работу, или нет.

«Ну, давай уже», – думал я. Мне надоело попадать в собственные ловушки. Но вслух сказал:

– О стежках на брюках. В них что-то вшили.

– Есть предположения? – Стромер посмотрела мне в глаза.

– Нет, – ответил я.

– А что про это скажете? – Она достала из папки две фотокопии и протянула нам по одной.

Я не знал, чего ожидать. К счастью, это оказалась просто страница с текстом. Я присмотрелся к краю сфотографированного листка. Похоже, откуда-то вырванного. Всего два слова на иностранном языке.

– Типографская печать на высококачественной бумаге, – сказала Стромер. – Похоже, на страницу из книги. В переводе с персидского «конец» или «финал». – Стромер улыбнулась. – Вот на этом, пожалуй, и закончим разговор.

– Погодите, – сказал Сатти. – Вы сказали, это вшили в брюки? Кто? Он сам?

– Пришито вручную с изнанки, для этого брюки понадобилось бы снять. Там было еще кое-что. – Она протянула нам еще по одной фотокопии.

С изображением чего-то похожего на номерок от камеры хранения. С цифрами 831.

– Откуда это?

– Никаких предположений.

– Ладно, спасибо. – Сатти встал. – Надеюсь, в следующий раз мы встретимся, только когда я буду лежать в морге.

– Питер, я и так знаю, что у тебя внутри. Мне нужно еще кое-что с тобой обсудить.

Сатти недовольно фыркнул. Стромер покосилась на меня и добавила:

– Наедине.

– Спасибо, Карен. – Я забрал фотокопии и направился к выходу.

Она не ответила. Я закрыл за собой дверь и ушел в конец коридора. Не хотелось даже думать, что они там обсуждают. Мне было наплевать. Я посмотрел на первый листок и, хотя это была лишь фотография, невольно провел пальцами по узорным буквам.

Что означало «конец».

Или «финал».

Сатти вернулся в машину каким-то задумчивым. То ли пересматривал свое отношение ко мне в свете того, что ему сообщила Стромер, то ли я просто проецировал на него свои страхи. Несколько минут он молчал. Я завел двигатель и повернул обратно в центр города, а Сатти рядом рассеянно хрустел пальцами, шеей, коленями, запястьями. Отношения у нас были так себе, но все же Сатти обладал острым умом, и когда он принимался хрустеть суставами, это означало, что он готовится действовать. Я давно не видел, чтобы он так сосредоточенно над чем-то размышлял.

– Куртку девушке вернул? – наконец спросил он.

– Два дня назад.

– Она, конечно, встретила тебя с распростертыми ногами…

– Ее даже дома не было, и при чем тут это вообще?

– Дальше дружбы дело не пошло, да, Эйдан? Вот и хорошо. Уж поверь мне. Если суперинтендант узнает, что ты взялся за старое, он тебя на органы сдаст. Но тебе повезло, я умею хранить секреты.

– Проблема решена, – помолчав, сказал я.

– Вот и хорошо. Как тебе Стромер?

– Озадачена не меньше нас. Похоже, она такого еще не видела.

– Прямо уж. Это же не хрен лысый.

– Уймись уже, Сатти.

Он сурово посмотрел на меня. Я подошел к опасной черте. Ссоры, споры, оскорбления стали привычными, но все, что касалось этики и терпимости, было запретной территорией. Не стоило его провоцировать.

Сатти вскинул руки, будто сдается:

– Да мне ее просто жалко. Тяжело, наверное, быть Бобом Диланом в юбке.

Я ничего не сказал.

– Ладно-ладно, надевай короткие штанишки, бери мячик.

Игра «ты мне – я тебе» была излюбленным развлечением Сатти, возможно, потому, что обладала всеми признаками аргументированного спора. Он высказывал предположение, я его опровергал. Иногда рождались интересные версии. Порой почти доходило до драки.

– Итак, Зубоскалу грозила мучительная смерть от болезни на букву «Р», – начал Сатти. – Может, он решил ее не дожидаться?

– Нет. Похоже, его отравили. Если бы он покончил с собой, мы бы нашли орудие самоубийства.

Сатти помолчал.

– Наглотался яду в другом месте, а потом заявился в отель.