Три робких касания - Евгения Мулева

Без Вельки. А я, дурак, считаю мантии. Он схватит её. Нужно… Я знаю, что нужно – отпустить эту чёртову дверь, например! Физиономия вывернулась в мою сторону. Не видит же? Между нами комната. Я поднял голову. Я отшагнул, оправил мантию и принял вид великого чернокнижника. Комнаты между нами больше нет.

– Добрый вечер, господа.

– О, Галвин!

– Здравствуйте!

– Наслышан.

– Да. Как ваше эм…

– Чудесно, судари. Прошу. Позволите?

Мы вышли прочь. Ох, сколько лжи!

Охранное отделение

Громоздкий приёмник, с маленький чемодан ростом, тихонько посапывал, силясь выдавить знакомую мелодию. Выходило у него не плохо, а отвратительно. С радио последнее время творилось что-то неладное. Наш круглолицый техник из отделения смущенно разводил руками, не знаю я, мол, ничего, не ко мне вопросы. Примерно также отвечали и Данины знакомые с западной радиостанции. Господин Сильвин Лесной тяжело поднялся с места и, пыхтя, приблизился к приемнику; на темно-лакированном дереве, дубе, всё они из дуба делают, отразились его широкие седеющее усы. Господин Сильвин Лесной, некогда близкий друг полицмейстера, ныне глава охранного отделения, государственного органа, ведавшего политическим сыском, в который меня не приняли из-за родства с чернокнижником. Господин Сильвин повернул ручку приёмника, повернул ещё и, наконец, нащупал что-то приличное. Шелест затих, и комната наполнилась странными невесомыми звуками.

– Килвин, вас же так зовут?

– Так, – я с улыбкой согласился. Мне было несколько неуютно: я сидел, а он высился во весь громадный рост, раньше, видимо, к этому росту прилагалась недюжинная сила, но теперь, по прошествии ни одного десятка лет, удаль сменилась животом. На столе прямо перед его носом лежало полное досье с моей фотографией.

– Килвин, хорошее имя, вы же наш, карильдский?

– Так точно, господин. Из Южного.

После долгого инструментального проигрыша вступил голос, приятный и звонкий. Я не мог различить не слова. Какой странный шелестящий язык.

– Хорошо, хорошо. Я вам предложить кое-что хочу, возможно, это вас заинтересует.

– Меня?

Песня росла и менялась. Незнакомые слова, преображались, теперь они напоминали молитву, почти родные и между тем далёкие, точно устаревший псалом.

– Вам, Килвин. Вы уже сколько лет служите? Пять? Хороший срок. К тому же вы умны. Правда есть одно «но», но не такая уж это и беда.

– Речь идёт о моем брате, я правильно понимаю.

«Беги моя реченька, воды холодные,

Неси мою реченьку в дали безродные.

Храни его, бурная, от гроз и печали,

От лука и пороха, от молний и стали»

– щебетал приёмник.

– О том молоденьком Всеведущем? Нет-нет. Тут, скорее о беспорядках.

Против беспорядков, точнее их обсуждения, я ничего не имел. Песня, вновь перебралась на тот странный шелестящий язык. Сильвин хотел было вернуться в кресло, но что-то его задержало. Музыка стихла. Глава охранного отделения настороженно замер. Помех больше не было, вместо них из приёмника раздался громкий отчетливый голос всё с тем же странным шелестящим акцентом.

– Ах, ты ж, дрянь революционная! – глава охранного отделения с хрустом выдернул шнур. Более пяти минут мы провели в тяжелом молчании. Кем был этот человек из радио? Почему его голос звучал так властно и, боже мой, правильно? Почему здесь? Почему сейчас? Почему у нас? Господин Сильвин с удовлетворением разглядывал мои дрожащие руки. – Так о чем мы с вами беседовали, Килвин?

– О беспорядках, господин.

– Да-да. И вот тому прямое доказательство. Полюбуйтесь! – он треснул приёмник и тот зазвенел. – Западная зараза добралась и до нас. Чёртов князь, – устало выругался господин Лесной. Незнакомое слово тяжелым камнем застыло в гортани. Я знал, что на зиму планируется нечто ужасное, и знал, что причиной тому стала какая-то невообразимо далёкая западная смута, но ни о каком Чёрном, или как его там величают, князе я в жизни не слышал, а в политической географии я был очень даже силён. – Они и впрямь собрались идти на Брумвальд! Ну не смешно ли?

– Смешно, – я согласился.

– А что ж вы тогда не смеётесь? Полно, Килвин, вы ж слепы, как крот, – он усмехнулся. Я действительно ни черта не знал, но только потому, что… потому, что мне не положено, – как ваша подружка Веда, – продолжал ехидничать господин Лесной. Может и славно, что меня не взяли в это отделение? – Ну, ничего, ничего. Звёзд много, на всех хватит, – так говорили в приютах, так утешали калек и придурков. Господин Сильвин Лесной счастливо улыбнулся, и тотчас сделался похож на усатого борова.

– И Галвину? – ляпнул я, не подумав.

– И Галвину, – он одобрительно кивнул. – Ваш брат не такой уж плохой человек, коим все мы, – о, как он выделил это «мы»! Пару раз кулаком по зубам за такое проехать. – его считаем.

– Да что вы?

– Да-да. Вы, верно, редко видитесь с братом, я прав? Раза два в месяц, реже? Чаще? А сколько? а когда?

– Моё дело, – повышение мне сегодня явно не светит.

– Ваше, ваше, разумеется. И всё же? – он задумчиво наклонил голову. – Неужели за все годы вы не заметили, как он несчастен. Да, да. Наш маленький бог, повелитель темной магии, новый хм… Виррин Од, так сказать, всего-навсего жертва собственных печалей. Вы любите собак, Килвин?

– Что? – был бы дамой, обомлел. – Каких собак?

– Таких собак, обыкновенных, – обрадовался господин Морской. – Кусачих шавок из подворотни? Так любите? – Я решительно не понимал, что происходит. Не любите, значится. Никто их не любит и по делам! Рычат, скалятся – мерзость, истинная мерзость. А знаете, почему, отчего, эти твари так неприятны?

Мне было бы страшно, нет, мне страшно.

– От голода.

– Боже мой, Килвин! А вы умны, я посмотрю. Жалко, брата упустили, недолюбили мальчика. Кем бы он стал! Кем мог бы он стать… Уберите его, Килвин, пока не поздно. Один выстрел без боли, допросов и страха. Вы же догадались, что грядёт.

– Революция, – мой голос отразился глухим стоном, погас. Господин боров ухмыльнулся, но не ответил.

– Такие, как он, пострадают первыми, – бесстрастно сообщил глава охранного отделения.

Они боятся, боги, они действительно боятся! они думают, что Од и мой глупый братец, способствуют мятежникам! – Тьма сгущается, Килвин, скоро она доберётся и к нам. А кого винить во тьме, как не чернокнижника? – Поэтому его и повесят, обвинят в мятеже. – Вы меня понимаете Килвин? – он подмигнул мне. Со скрипом отодвинулось кресло, бесшумно выдвинулся ящик, на стол грохнулся пистолет. – Берите – дарю!