Грозное дело - Сергей Булыга

Сколько он так, без сознания, лежал, Трофим не имел понятия. Очнулся, было очень больно, голова трещала. Трофим лежал на боку, подвернув под себя одну руку, поджав ноги. Лежал как будто на камнях, очень холодных. Трофим высвободил руку и ощупал их. Это были не камни, а лёд, разбитый на куски. Значит, это ледник, подумал Трофим. Он осмотрелся. Вокруг ничего не было видно. Как же теперь отсюда выбраться? – подумал Трофим. Приподнялся, пополз наугад, переполз через кучу битого льда…

И вдруг нащупал чью-то голову. Затылок! Волосы на затылке были слипшиеся. Это так кровь на них застыла, подумал Трофим. Это покойник, он здесь давно лежит. А может, и недолго, кто знает! Трофим начал ощупывать покойника. Тот был в шубном кафтане, без шапки. Шапка, должно быть, отлетела в сторону, а сам он лежал ничком, лицо у него было разбито, всё в кровавой корке и с раскрытыми глазами. Трофим закрыл покойнику глаза и подумал, что, видимо, под ним лестница сломалась, и это было недавно, если он всё ещё здесь лежит и его никто не ищет. Или не знают, где искать! Ищут, крепко ищут, да не здесь. Потому что это…

Трофим затаился. «Господи, – подумал он, – спаси и сохрани, я же и сам чуть не убился. Ты поддержал меня, век буду Тебе благодарен, вернусь в Москву, сразу пойду, поставлю свечку трёхфунтовую…»

А это Марьян, больше некому. Или не Марьян? Кто разберёт! Такая темнотища. Ни огонька нигде…

И вдруг вспомнился тот перстенёк, про который рассказывала Мотька. Трофим приподнялся над покойником, на ощупь нашёл его правую руку, на ней безымянный палец… А на нём и в самом перстенёк! Пальцы были крепко сжаты, перстенёк было не снять. Да и зачем его снимать, когда можно и так проверить. Трофим поднял Марьянову руку, повернул её так, как показывала Мотька, и в камешке и в самом деле засветился огонёк. Трофим ещё повернул руку, огонёк засветился сильней. Трофим увидел Марьяна, лицо его было в крови. Трофим отпустил руку. Рука упала, свет погас. Было темно и тихо. Трофим усмехнулся и подумал, что вот как всё славно сложилось: Марьян убился и теперь на него можно валить всё, что хочешь – и что он видел, как кто-то входил в ту дверь, а тем, которые тогда на рундуке сидели, Мотька глаза отводила, она же колдунья, всё может, вон как она вцепилась, как собака, и чуть насмерть не загрызла. И Зюзин скажет: вот сука, всё верно! И Савва скажет: да, конечно, это он, Марьян, тогда из-за печи кидался – и крест поцелует. И Спирька поцелует, и рынды. И все, кого ни приведут, будут целовать и говорить, что хочешь. Так в Новгороде было, когда он поехал туда разыскивать подпиленные гири, а дело повернулось так, что какие гири, прости, Господи! Вспомнив про Новгород, Трофим нахмурился и перекрестился. И спохватился: время-то идёт, а Годунов велел вернуться до полуночи и всё про Мотьку рассказать. Вот только что ему теперь рассказывать? Про то, что Мотька с Марьяном любились и никакого им дела не было ни до царя, ни до царевича, а это только у царя есть дело к Мотьке, и потому он велел Зюзину…

Вспомнив про Зюзина, Трофим ещё сильнее помрачнел. Зюзин же говорил, чтобы Трофим скорей расследовал, смотрел по сторонам как следует, а иначе глаза ему вынет. И ведь вынет! Трофим Зюзина ещё по Новгороду знал, там Зюзин глаз тогда повынимал огого! Что ему ещё Трофимовы глаза – пустяк. Подумав так, Трофим невольно проморгался. И тут же подумал, что Мотька права: бежать отсюда надо, только это и спасёт, а всё остальное – смерть. Ну да как бежать? Сухой колодец, это где? Это, Мотька говорила, Троицкая башня, рядом с Монетным двором. Туда его никто близко не пустит!

Но и не лежать же здесь, пока не околеешь, подумал Трофим, поднимаясь. От своего креста не убежишь и не спрячешься. И так же от Зюзина: обещал вынуть глаза – вынет. Если Бог позволит. Трофим перекрестился и подумал: надо выходить отсюда. И молчать о том, кого здесь видел. Сказать всегда успеется. Трофим поднял руки, выставил их перед собой и, осторожно ступая, пошёл по леднику. Ледяные камни были очень скользкие, но, слава Господу, их оказалось немного. Вскоре Трофим вышел на обычный пол, вначале каменный, а после деревянный. Теперь Трофим шёл вдоль стены. Шёл осторожно, на ощупь. Шёл долго. Шёл, думал, что какие же подвалы здесь громадные, даже в Москве, в Кремле, и то подвалы меньше, а тут идёшь и идёшь, стена и стена…

И вдруг в стене нащупал уступ. Трофим ступил вперёд, ещё ощупал… И нащупал дверь. Дверь была узенькая, низкая. Трофим тронул её. Она немного подалась, с той стороны брякнула задвижка. Трофим ещё потрогал дверь, достал из-за голенища шило (то, про которое дознался Клим) и просунул его, дотянулся до задвижки и начал её понемногу сдвигать. Долго возился, но сдвинул. Спрятал шило, открыл дверь, она не скрипнула. Он вышел, закрыл дверь, задвинул на место задвижку. Вокруг было темно и тихо. Трофим постоял, послушал, ничего не услышал и осторожно, держась за стену, пошёл. Пошёл наобум, конечно. Думалось: куда-нибудь да выйду. И так он шёл довольно долго, но прошёл немного, потому что шёл небыстро…

И вдруг его схватили за плечо! И за второе тоже! Он не вырывался. У него из-за спины спросили:

– Кто такой?

И приставили нож к горлу. Трофим злобно облизнулся и ответил:

– Трофим Пыжов я, царёв человек.

– Все мы царёвы, – сказали сзади.

– А я особенно, – сказал Трофим. – Меня царь из Москвы позвал. По делу.

– Про какому?

– У царя спросите.

Нож взад-вперёд поелозил по горлу. По свежей ране, по Мотькиной. Опять потекла кровь. Трофим усмехнулся и сказал:

– Ох, соколы, как бы беды вам не было.

– А ты чего по ночам шастаешь! – сказали. – Чего тебе где было надо?

И опять ножом слегка подрезали. Трофим зло сказал:

– Мне на медный рундук надо! Спешно! Боярин велел!

– Какой боярин?

Трофим промолчал.

– Ладно, – сказали, – здесь недалеко. Иди! – и пнули в спину.

Он пошёл. Опять на ощупь. Но когда повернул не туда, его тут же схватили и подправили. Трофим пошёл дальше. Судя по шагам, за ним шли трое. Все сапоги были с подковками. Молчали. Шли в кромешной темноте. Потом впереди забрезжил свет. Дошли до угла, повернули на свет и увидели медный рундук.

При медном рундуке опять сидели четверо. Один из них, завидев Трофима, усмехнулся. Это был, Трофим его узнал, тот стрелец, который называл его по имени и требовал показать ухо. А теперь он ничего не требовал, только спросил:

– Ну, как сходил?

– Сходил с толком, – ответил Трофим. – Вот разве что эти за мной увязались. – И, обернувшись, указал на тех, что стояли за ним. Они, как Трофим теперь увидел, все были одеты в чёрное.

Стрелец от рундука сказал:

– Это, Пыжов, не увязались, а это они к тебе приставлены. Чтобы с тобой чего не вышло. Тебе куда сейчас?

– Мне надо по делу, – ответил Трофим. – Меня боярин дожидается.

– Какой ещё боярин? – удивился тот стрелец. – Ночь глухая, Пыжов. Все добрые люди давно спят. А ты к боярину! Окстись.