Грозное дело - Сергей Булыга

– Да мне боярин велел! Непременно! Не то он… – начал было Трофим.

– Что? Велит голову срубить? – насмешливо спросил стрелец. И насмешливо продолжил: – Коли обещал, то срубит. Но уже утром. А сейчас ещё ночь, никто ночью голов не рубит, на то будет светлый день, чтобы не промахнуться. – И, уже обращаясь не к Трофиму, а к его невольным провожатым, приказал: – Отведите его на Козлятник, а там за малой лестницей вторая дверь. И чтоб больше не шастал! Чтоб я его больше не видел!

Один из этих в чёрном крепко схватил Трофима за руку, и они пошли дальше. Опять стало темно. Опять только звякали подковки. Трофим шёл и думал, что стрелец был прав: никто ему сейчас голову рубить не будет, спешить некуда, так что у него ещё будет много времени ко всему приготовиться. Не то, что в Новгороде – он и сообразить ничего не успел, как чик – и дух вон. Без покаяния. А тут до самого утра…

– Стоять! – строго велели сзади.

Трофим остановился. Один из провожатых толкнул дверь, дверь открылась – и Трофим увидел Клима, который сидел на своей лавке, а рядом горела лучина. Трофим зашёл в дверь. Её за ним сразу закрыли. После было слышно, как они ушли – и подковки перестали цокать. Трофим облегчённо вздохнул.

Клим сразу же спросил:

– Откуда ты такой расхристанный? В кровище!

– Где я был, там меня уже нет, – сердито ответил Трофим, шагнул к Климу…

И вдруг почуял засаду, наклонился, полез в голенище за шилом, и уже даже вытащил его…

Как знакомый голос ласково спросил:

– Трофимка, ты кого это убить задумал? Меня, что ли?

Загорелся огонёк. Трофим увидел Зюзина. Тот сидел на Трофимовой лавке и недобро улыбался. Трофим сунул шило обратно, снял шапку и медленно опустился перед Зюзиным на колени. Зюзин отрывисто велел:

– Климка! Пошёл вон!

Клим тут же встал, боком обошёл Трофима, проскользнул в дверь и вышел. Дверь закрылась. Стало тихо. Зюзин вполголоса сказал:

– Климка, не стой под дверью, сволочь!

За дверью что-то шваркнуло и опять стало тихо. Но Зюзин всё равно велел:

– Наклонись-ка.

Трофим подался к нему ещё ближе. Зюзин шёпотом спросил:

– К Мотьке ходил?

– Ходил.

– Зачем? Борис велел?

– Какой Борис?

– Трофимка! – строго сказал Зюзин. – Ты мне это брось. Мне Борис сам повинился, что тебя туда послал. Так что ты уже не подводи Бориса. Иерой!

Трофим молчал. Зюзин опять спросил:

– Ну и что ты у Мотьки выведал? Марьян где?

Трофима как огнём ожгло. Что говорить? Зюзин опять хитрит или в самом деле ничего не знает? Ошибёшься – голова долой!

– Ну?! – строго напомнил Зюзин.

Трофим сказал уклончиво:

– Мотька про Марьяна ничего не знает. И это правда.

– А кто тогда знает?

– Н-ну… – протянул Трофим.

– Чего мычишь?! – строго одёрнул Зюзин. – Ещё не на дыбе. Отвечай, как надо.

Трофим подумал и сказал:

– Пропал Марьян.

Зюзин усмехнулся, помолчал и снова усмехнулся. Значит, поверил, подумал Трофим, слава Тебе, Господи, а то какой был бы грех – покойника оговорить! Трофим в душе перекрестился. А Зюзин сказал:

– Вот и славно, что пропал. Пропал – и пропал. Искать не будем! Потому что ежели пропал, значит, была за ним вина, значит, это он царевича убил, а кто ещё?! Убил – и пропал. Или Нагие его спрятали. Пусть прячут! Или Захарьины куда-нибудь в скит увезли. И пусть везут. А всё равно он виноват! Вот так будешь дело вести, понятно? А не то я из тебя ремней нарежу. Ещё бы! Дело такое верное, ясное, а ты кочевряжишься. Или и тебя Нагие подкупили, а? Или Захарьины? Или твои Ростовские? А что! Я твоего князя Михайлу насквозь вижу! Ты молодой ещё, а я помню, как его дядья, Семён да Никита, в Литву подались, тайно, и как их только под Торопцом перехватили. А теперь опять за старое! Так, нет? Как тебе князь Михайло на дорожку наставлял? Кто шило в голенище всовывал?! Кого убить велели? Что молчишь?! Или скажи, что рад разыскивать! Ну?! Скажи: рад!

Трофим помолчал, облизал губы и сказал чуть слышно:

– Рад.

– Вот это уже совсем другое дело, – усмехнулся Зюзин. – Вот так дело и веди: это Марьян убил. И чтобы завтра вывел! Какая надо будет подмога – дам любую. Какую надо?

Трофим не ответил.

– Ну, – сказал Зюзин, – надумаешь, скажешь. А про Бориса забудь. А то распустил хвост твой Борис! Как петух! А царевичу сегодня полегчало. Слышишь, Трофим, полегчало! Лекарь Илов дал ему питья, питьё жар уняло, и царевич уже озирается, слушает, и если ему скажешь, улыбается. Будет жить царевич, вот так-то! А с Борисом ещё надо будет разобраться, чего это он такой весёлый ходил, когда мы все слезами умывались. А не стакнулся ли Борис с Марьяном? И не взять ли нам Бориса в розыск, а?

Трофим молчал.

Зюзин задумался. Потом так же задумчиво продолжил:

– Но всё это завтра. А пока что надо подождать да посмотреть, как царевич ночь переночует. И ты бы тоже пока что молчал. Не приведи, Господь, уста разверзнешь – удавлю.

Тут Зюзин встал и развёл руки. Руки у него были длиннющие и крепкие. Трофим сам видел, как он из огня…

Но об этом уже говорилось. Трофим стоял на коленях и не шевелился. Зюзин поправил шапку и сказал:

– Живи. Пока что. А там видно будет.

Развернулся и ушёл. И дверь за собой не закрыл. Дверь так и стояла открытая. За ней было темно и тихо. Трофим стоял на коленях, держал в правой руке шапку. Вдруг левая сама собой залезла в голенище, а в голове подумалось: если б вскочил да пырнул его, что дальше было бы? Да, может, ничего худого. Годунов сказал бы: «Вот беда какая, воевода сам себя зарезал, ведь сам же?» И надо было бы только ответить: «Сам», и дело закрылось бы. Потому что недругов у Зюзина – огого и ещё столько же. За тридцать лет службы нажил! Ну ещё бы!

Да вот только не пырнул бы Зюзина Трофим, потому что не успел бы. Зюзин не из тех, кого пырнуть успеешь. Уж какие прежде были люди, иерои, если говорить по-зюзински, но ничего они ему не сделали, а сами все уже в земле – и Скуратов, и Грязной, и Вяземский, и кто там ещё? А он жив, здоров и может вообще бессмертный. А что! В пекло таких не берут, ибо замутит пекло. Тьфу, прости, Господи! Трофим перекрестился, встал с колен и пересел на свою лавку. Посмотрел на дверь. Она по-прежнему стояла открытая. За дверью, в переходе, было тихо. Клим не возвращался. Не к добру это, подумал Трофим, куда Зюзин Клима увёл? Чего они ещё затеяли? Трофим ясно чуял, что затеяли, у него чутьё всегда было как у собаки.

Вдруг загудело в дымоходе. Днём шёл снег, вспомнил Трофим, и теперь, наверное, опять идет. И его за ночь, может, столько наметёт, что завтра утром выйдешь на крыльцо, а там вокруг всё белое. Как и тогда, когда открылось это дело, чёрт бы его, прости, Господи, подрал! Дело было новгородское, мудрёное, ну да новгородцы такие всегда – непростые. И так было и тогда – привезли оттуда гирю. Гиря вроде бы как гиря, в один фунт, с клеймом, и никаких подпилов на ней нет. А как на вес проверишь, в ней шестнадцати золотников недостаёт. Как это было сделано, никто не мог взять в толк. Как колдовство какое – лёгкое железо! А Демьян взял эту гирю, повертел, примерился… ногтем подцепил – и клеймо слетело, и под ним дыра открылась. Вот в чём была хитрость! Гиря внутри оказалась пустая, с дуплом, и это дупло затыкалось клеймом. Клеймо было как пробка! Вот как оно было задумано! И дьяк Дружина…