Романовы - Надин Брандес

Мы с Марией сели рядом, соприкоснувшись локтями. Иван подтолкнул нас. Заш стоял у ствола дерева, скрестив руки на груди, и наблюдал. Я взглянула на него, когда мы качнулись. Что он теперь видит во мне? Но, главное, почему меня это волнует?

Его лицо ничего не выражало. Он словно врос в землю, подобно дереву, – истинный большевик. С каждым полетом вперед и назад я улыбалась все шире. Он все такой же мужественный. Чем более серьезным он выглядел, тем смешнее мне становилось. Вскоре я захихикала, и Мария подхватила мой смех. Заш не сдавался, хотя его глаза, казалось, сверкали как у папы, когда он прятал усмешку под усами.

На следующем взлете вперед Мария отпустила мою руку и с визгом соскользнула с качелей прямо в объятия Ивана. О, какой прозрачный флирт! Я округлила бы глаза, но ее отсутствие лишило меня точки опоры с правой стороны и заставило потерять равновесие.

Качели несли меня вверх, инерция заставляла нащупывать свободной рукой вторую веревку. Я не позволю своим ногам подняться выше головы, как это сделала Мария. Ни один солдат не имеет права видеть мое нижнее белье.

Но гравитация и инерция были против меня. Я коснулась веревки кончиками пальцев, но не смогла за нее уцепиться. Соскользнула, потеряв равновесие, выдыхая свою гордость и принимая тот факт, что будет больно.

Но боли не было. Хруста тоже. И твердой земли под головой.

Вместо этого я ощутила сильные руки, подхватившие меня. Не папины – их прикосновение я знала. Как только поняла, кому они принадлежат, в животе будто затрепетали крыльями бабочки.

Заш.

Я почти сползла с качелей и висела на них; подтянуться обратно не получалось, но и до земли было не достать. Поэтому мои предательские пальцы вцепились в лацкан формы Заша. Так неловко!

Заш снял меня с качелей и поставил на ноги. Шарф соскользнул с моей головы, обнажив лысину. Я тут же отпустила солдата и потянулась за шарфом, но Заш опередил меня. Моя рука замерла между нами в ожидании. Меня охватила дрожь.

Он не сразу отдал мне шарф.

– Вы же знаете, вам это ни к чему.

Я никогда не умела принимать комплименты, но внутри потеплело. Я выдернула ткань из его руки, и наши пальцы на мгновение соприкоснулись. Затем я снова натянула шарф на голову и попыталась вернуть себе самообладание.

– Нужно, если я не хочу, чтобы моя голова превратилась в спелый помидор!

– Вы ничем не рискуете, если учесть, как часто носите шарф – и внутри, и снаружи.

Я наконец-то посмотрела ему в лицо. На его губах появилась самая близкая к улыбке ухмылка из всех, что я видела со времен спектакля о Чугуотерах.

– Вы знаете, о чем я, – шепнул он.

Я едва дышала, и вовсе не из-за качелей. Меня переполняли эмоции, как пчелы – улей. Он флиртует! И мне это нравится – да я просто жажду этого. Опасность, опасность, опасность, жужжали пчелы, пытаясь меня удержать.

Разве они не знают, что я наслаждаюсь острыми ощущениями от опасности?

Я тихонько кашлянула и остановила ленивое покачивание качелей, схватившись за веревку.

– Спасибо… Заш, – затем, пока ему не пришло в голову, что это благодарность за комплимент, добавила, – за то, что поймали меня.

Он подмигнул.

В тот момент я ничего более не видела. Снова, и снова, и снова, и с каждым мысленным повторением сердце подпрыгивало, как в момент падения с качелей.

Мария могла драматизировать, привлекая внимание Ивана. Но меня в самом деле спасли! А потом сделали комплимент. И подмигнули…

Никогда еще я не чувствовала себя настолько неловко в Ипатьевском доме, как сейчас.

⁂

– Охрана была усилена, – расхаживал Авдеев перед окном гостиной. – Вам запрещено высовывать голову наружу или пытаться подать кому-либо сигнал… под страхом расстрела. – Он остановился. – После проверки комиссия позволила нам открыть одно окно. – Он толкнул створку, и она слегка приоткрылась. Щебетание птиц ворвалось в наши комнаты.

Окно было открыто – целое окно! Оконная комиссия – или как их там Авдеев называл – предоставила нам свежий воздух. В нашей пятикомнатной тюрьме уже пахло свежестью. Чистотой. Как будто жизнь вернулась.

– Спасибо, – искренне поблагодарил папа.

Комендант кивнул и вышел. Никто из нас не зааплодировал, но мы обменялись выражениями такого удивления и восторга, что с тем же успехом могли бы закричать: «Ура!».

Теперь можно ответить офицеру Белой армии. Нас и впрямь могут спасти. Какое прекрасное время для открытия окна. Даже слишком.

– Папа, – прошептала я, – думаешь, они знают? Насчет освобождения?

– Если бы они знали, Настя, то не открыли бы окно.

– Но охрану усилили.

Я спровоцировала достаточно озорных выходок, чтобы услышать предостерегающий вопль сознания. Все идет слишком легко – значит, впереди подвох. Опасность.

– Наш побег благословлен, – откликнулся папа. – Но мы будем действовать с величайшей осторожностью. Я рассчитываю на твой аналитический ум.

Как только мы сочли это безопасным, Ольга села писать ответ офицеру Белой армии. Мы подробно рассказали о недавно открытом окне и постах надзирателей наверху. О внезапных проверках и о том, что у солдат есть система тревожных звонков, доступных в любой момент. Мы также не забыли упомянуть охранников через дорогу, которых никогда не видели, но о которых знали – они стреляли в меня.

Наконец мы спросили, будут ли спасать и наших друзей – доктора Боткина, Анну… Папа попросил Ольгу также сделать небольшую заметку о его дневниках и личных документах, которые по-прежнему лежали в ящике во флигеле.

– Не забудь заверить этого офицера в нашем спокойствии. Он должен знать, что мы будем держать себя в руках как во время переписки, так и во время спасения.

Письмо получилось длинным. Спасение казалось реальным. Теперь мы знали, что через несколько дней будем свободны!

Я незаметно ускользнула, чтобы вытащить матрешку из-под блузки. Она казалась теплее, но шва до сих пор не было. Я ожидала, что она откроется, сильнее, чем когда-либо. И можно будет использовать ее в ночь побега. Мои мысли вернулись к спрятанным чернилам. Если мы скоро сбежим, нужно наполнить жестянку облегчающими заклинаниями для Алексея. Для путешествия. Было бы идеально, если бы они все были сформированы и готовы, чтобы мне не пришлось делать их во время побега – тем более никто из моей семьи, кроме Алексея, не знал, что я тайно пытаюсь освоить мастерство заклинаний.

Папа читал нам Священное Писание перед сном, как делал это каждый вечер, и комната растворялась, когда наши сердца наполнялись надеждой. Какой сумасшедший день – почти четыре часа в саду, незапертое окно, запланированное спасение и… подмигивание, которое не покидало моего сознания.

Я пропустила половину папиной молитвы, прокручивая в голове этот эпизод. Как озорное напоминание о том, что мое сердце осмелилось затрепетать, когда я встретила солдата с красивыми глазами, что были окружены не менее прекрасными длинными ресницами. Мы не встречались взглядами на время, достаточное, чтобы я запомнила их цвет. Хотя Мария, я уверена, сможет мне сказать, если спрошу. Она обращает внимание на такое.