Последний брат - Лев Соколов

После скромного церемониала они быстро попрощались со знакомцами из других контуберний и попали в распоряжение дворцового человека, который ждал их загодя и должен был препроводить ко дворцу. Дворцовый слуга такой закалки, как Феофилакт, не имел, и потому не то что морщил нос, а чуть ли не завернул его трубочкой, и всю дорогу старался держаться в дальнем авангарде.

Трофима с друзьями его страдания не особо трогали, и они шли, наслаждаясь неспешной прогулкой и щеголяя своими медальонами. Всем встречным, кто хоть немного понимал, было понятно, что идут выпускники элитной школы, потому как далеко не всегда десятников как самых нижних командиров снабжали медальонами установленного образца.

Во дворце их передали на попечение другому человеку, и они попали в отлаженный административный механизм. Их поселили вместе в большом гостевом покое, и там же организовали горячую баню, что вызвало немалый восторг, омраченный лишь тем, что все прислужники почему-то были сплошь мужики. После этого к ним приходили портные люди и сняли с них мерки, делая какое-то быстрые заметки на восковых табличках. Но вот после этого надобность их тревожить отпала, беспокоили только, чтобы пригласить к столу, и несмотря на добротную кормежку и мягкие постели, на второй день им стало скучновато. Василевс их к себе не звал, видимо, будучи занят важными державными делами. Перемещение их было ограничено гостевым сектором, причем для не самых знатных гостей, в котором все покои, кроме выделенных контуберналам, в этот момент пустовали. На выходах их останавливала дворцовая стража с каменными лицами, которая на все вопросы коротко отвечала, что на их счет нет никаких инструкций, а значит, и выпускать их не велено. В конце концов, не дожидаясь, пока они начнут сатанеть от скуки, друзья отловили одного челядина, принесшего обед, и попросили его передать по начальству, о их горе:

— Когда едем, непонятно. Так чего хотя бы не выпускают в город, тем более, — тут особо заострился Трофим, — что у некоторых там есть родные и близкие?

Слуга оставил обед, обещал все передать и не обманул. Через несколько часов к контуберналам явился наголо бритый человек в простой коричневой рубахе, который представился дворцовым распорядителем, и сообщил, что контуберналы при сопровождении приставленных к ним слуг могут ходить в тренировочный зал. А кроме того, все, кроме Амара, которого высокий статус теперь обязывает оставаться во дворце, могут выйти в город для улаживания своих дел, с тем, чтобы вернуться во дворец к завтрашнему, до полудня.

Это их обрадовало. И за исключением Юлхуша, который решил остаться с Амаром, четверо друзей вышли в город, и провели день и ночь как могли, и как считали правильным.

* * *

Тит миновал дворцовую стражу и встал, озираясь, за воротами, подумывая, куда лучше направить стопы.

— Подвезти? — спросил сзади знакомый голос.

Обернулся Тит. Стоит недалеко от ворот паланкин — закрытая кабинка с сиденьями, которую слуги за ручки носят. Четверо крепких мужиков у его ручек скучают, а в паланкине за отодвинутой рукой занавеской — отец.

— Пешком пройдусь, — холодно сказал Тит, и развернувшись, пошел в сторону.

— Тит!

Тит обернулся.

— Надо поговорить. — Ипатий выглядел взволнованным. — Садись. Это… это просьба.

Тит подумал, неторопливо подошел к паланкину и сел на второе сиденье напротив отца.

— Долго ждал меня?

— Долго, — кивнул Ипатий.

— Не ври, — тут же сказал Тит. — Ты при дворе человек не последний. Прознал небось, во сколько нас выпустят и пришел сюда в самое время. Ждал он…

— Ладно. Так и было. Ну, видишь, — улыбнулся Ипатий, — с возрастом мы стали понимать друг друга гораздо лучше. По крайней мере — ты меня.

Он высунул руку из паланкина и коротко махнул:

— Домой.

Паланкин дернулся, возносясь на плечи носильщиков, и двинулся плавно, без перекосов и рывков. Команда у них была слаженная.

— А чего домой? — сварливо сказал Тит, в сердце которого шевелились былые обиды. — Сам же говорил: «Если выйдешь за эту дверь… Чтоб ни ногой… Чтоб забыл дорогу… Лучше наследство нищим раздам…»

— Говорил, — покладисто признал Ипатий. — Тогда мне так правильно казалось. Думал, переломлю тебя, выведу к разуму. А теперь… все изменилось.

— Что ж это изменилось?

— Все изменилось, сынок. Все в этом мире меняется, и то, что вчера было разумным, под давлением обстоятельств становится глупым. Ты уезжаешь. Проведи сегодня день дома. Хотя бы ради матери. И можешь считать, что я извинился, если тебе это нужно.

— Ладно, — недоверчиво буркнул Тит, удивленно посмотрев на отца.

Тот смотрел в ответ с непривычной нежностью. И такой взгляд властного патрикия был настолько Титу непривычен, что он через некоторое время не выдержал, и чуть отодвинув занавесь на окне, начал смотреть на качающуюся внизу на полутора человеческих ростов, улицу. Там гомонил, шел по своим делам простой народ, бренчала щитами стража, и изредка проскакивали паланкины, чаще всего одноместные, с двумя носильщиками, зато и поманевренней, чем отцовский…

— А сам-то, — спросил после паузы отец, — не жалеешь о том, как все повернулось?

Тит помолчал.

— Жалею, что не нашел тогда нужных слов, отец. Может, если бы я лучше объяснял, ты бы смог понять, почему я не мог поступить, как ты хотел.

— Ты отказался от всего. От меня.

— Я отказался от наследства. Но я никогда не отказывался от тебя, отец. Просто купил право жить, как умею.

— И оно того стоит?

— Временами, — улыбнулся Тит.

— Ты повзрослел. Не так, как хотелось бы мне. Но повзрослел.

— С детьми это случается…

— Ты действительно мой сын. Такой же упрямый, как я. Еще бы немного моей гибкости…

Тит приехал домой с отцом. И он был рад встрече с матерью, которая все эти годы, пока он шел поперек воли отца, одна, несмотря на запреты, приходила проведать его в школу, в разрешенные дни. Отец был необычно мягок, и не дал ему ни единого шанса всколыхнуть былые обиды. И ужин прошел весело. Мать все больше спрашивала, что он и как. Да похудел он, да нормально ли кормят… Постарела мать… Отец шутил, рассказывал смешное из дворцовой жизни и жизни иностранных дворов. Он умел это, когда хотел… Было весело. Это было как возвращение в детство. Еще и потому, что с вином в этот вечер не задалось. На стол его просто не поставили. А бокалы наполняли каким-то непонятным соком с травяным привкусом. И когда Тит спросил, а собственно, не грянуть ли чаркой… отец начал жаловаться на здоровье, и сказал, что свое отпил; так пусть уж и Тит сегодня не тревожит его забытую жажду. Несмотря ни на что весело пролетел вечер. И лишь иногда ловил на себе Тит мимолетные взгляды сурового отца, от которых ему становилось не по себе. Положили спать Тита в его собственной комнате, где почти ничего не тронули. И только тут он понял, как же это долго — те несколько лет, что для него так быстро летели в школе. Он понял, что вырос.