Сирена - Кристоф Оно-Ди-Био

Я умывал лицо под краном, разглядывая множество баночек с кремом и бутылочек, стоявших вперемешку вокруг раковины, как вдруг справа от меня заволновалась вода. Женская рука вынырнула из пены и оперлась на край ванны. Следом появилась голова. Два светлых глаза, тонкий нос, рот – он приоткрылся и длинно выдохнул, как после долгого нырка. Затем из воды поднялись округлые плечи, на которых лежали, лаская, длинные мокрые волосы.

– Извините.

Пятясь, я натыкаюсь на препятствие. Из кожи и металла. Марчелло.

– А, соседушка? Я, кажется, помешал?

– Ничего подобного, я просто не видел, и…

– Наоборот, это надо видеть! Покажись, Дита!

Я поворачиваюсь к ней. Ситуация ее, похоже, изрядно забавляет. Она встает во всей своей наготе, без малейшего стеснения и даже с очевидным удовольствием.

– È bella, no?[94] – фыркает Марчелло.

Молодая женщина обжигает его взглядом:

– Кончай тарахтеть по-итальянски, это смешно. Дай мне лучше полотенце.

– Я вас оставлю, – говорю я.

– Еще минуту.

Ее тон не допускает возражений. И Марчелло по-прежнему стоит в дверях, с глупой улыбкой, поигрывая бицепсами. Она выходит из ванны вся в пене, вытирает полотенцем волосы, проводит вафельной тканью по матово отсвечивающему телу и роняет ее к своим ногам. Потом, повернувшись ко мне спиной, рассматривает себя в зеркале и предоставляет мне любоваться упругими полушариями ягодиц, гибкой спиной. Отраженные в гладкой поверхности, ее глаза смотрят на меня.

– Ладно, я пошел, – говорит Марчелло. – Пойду послушаю Zio[95].

Она бросает ему короткую фразу по-гречески. Рассмеявшись, он скрывается.

– Еще и Zio… – вздыхает она. – Не желает он говорить по-гречески… Нет, придется ему однажды смириться с его вкусами…

– Я, пожалуй, тоже дам вам спокойно одеться.

– Но я совершенно спокойна. А вы нет?

Она поворачивается, и я вижу прямо перед собой анфас этот шедевр из жил и плоти.

– Я куда лучше, чем она, правда?

Бирюза ее глаз отливает лиловым. И тут я узнаю ту самую девушку, которую видел несколько раз выходящей из квартиры.

– Но что я говорю, вы же ее не видели. Я хочу сказать, не видели по-настоящему. Простите, но вы же не можете не знать, что с моей сестрой далеко зайти не получится?

Она смеется. У нее тот же овал лица, тот же упрямый подбородок. Только нос не такой прямой, более задорный. Ее сестра?

Она берет баночку с кремом, снимает фарфоровую крышку, нюхает. Указательным пальцем зачерпывает комочек крема величиной с орех и, прилепив его над пупком, размазывает, лениво ведя ладонями вверх, к мякоти грудей, потом вниз, по животу, бедрам, выбритому лобку.

Я зачарован.

Она вытягивает левую ногу, кладет ее на край ванны и продолжает намазываться. Массирует лодыжки, потом ступни, пальцы, ногти на которых выкрашены черным лаком, и красно-оранжевый рисунок на них подчеркивает черноту.

– Подойдите, отсюда вам не видно.

– Нет-нет, уверяю вас.

– Не ребячьтесь. Здесь только мы с вами. Наклонитесь.

Это настолько не лезет ни в какие ворота, что я повинуюсь. Мое лицо теперь в нескольких сантиметрах от ее лона. Смолистый душок дурманит меня. Я должен взять себя в руки. Стараюсь сосредоточиться на ее ногтях. Надо признать, сделано отменно.

– Вам нравится?

– Тонкая работа.

Каждый ноготь украшен крошечными красными рисунками на черном фоне, похожими на роспись античных ваз. Но вместо крылатых Ник, увитых лозами богов и увенчанных лаврами атлетов они изображают эротические сцены.

– Скопировано с настоящих ваз, – поясняет она очень серьезно.

– Не сомневаюсь.

Она показывает на второй палец. Он длиннее большого.

– Вот это – с сосуда, который находится в Пергамском музее в Берлине.

Вдобавок еще эрудитка.

– Не надо видеть в этом озабоченность. Для меня, в отличие от некоторых, секс – вещь естественная.

Ее взгляд настойчив. Самое время откланяться:

– Счастлив был познакомиться.

– Счастливы? Нет, еще нет.

Прохладный воздух в коридоре приводит меня в чувство. Я перевожу дух. Вот это поворот! Ее сестра?

Я возвращаюсь в гостиную.

– Она тебя не сильно достала?

Нана. Смотрит сурово.

– Кто?

– Дита… Марчелло сказал, что вы были вместе.

– Да, и с Марчелло, кстати, тоже.

– Втроем?

– Да. То есть… всего несколько минут.

– Предупреждаю тебя: она законченная нимфоманка. – Нана, развернувшись, уходит.

– А ты ее, похоже, рассердил, – ухмыляется подошедший Марчелло.

– Из-за тебя.

– Знаешь… – он выдерживает паузу, – ты нам никто.

Скривив лицо в странной гримасе, от которой у него перекосило челюсти, он тоже исчезает.

Вновь появляется женщина с серыми волосами. По ее знаку всем раздают позолоченные чашечки. Мне тоже протягивают одну, полную зерен граната. Я поклевываю потихоньку. Внезапно повисает тишина. Люди расступаются, образуют живую изгородь для того, кого все ждут. Знаменитость. Скандалист. Писатель.

Он высокого роста, одет в черный костюм, без рубашки под двубортным пиджаком. В меховой шапке смахивает то ли на стареющую рок-звезду, то ли на амазонского шамана. Держа в руке книгу, он ступает с продуманной медлительностью к дизайнерскому трону, установленному перед публикой. Садится в кресло из закаленной стали, как сел бы за штурвал ретро-футуристического истребителя. Открывает книгу, закидывает ногу на ногу, быстро проводит рукой по лбу, чтобы заправить за ухо выбившуюся из-под головного убора прядь волос, и начинает читать хорошо поставленным низким голосом.

Слушатели внемлют. Он говорит по-гречески, я ничего не понимаю, но это прекрасно. Ночной воздух окутывает покоем, близким к оцепенению. Я пью маленькими глотками вино из очередного бокала, зерна граната тают во рту, как сладкие икринки. Мне хорошо. И становится еще лучше, когда рядом садится Нана.

Звучит смех.

Она принимается пояснять:

– Это построено как повествование о путешествии античного бога, который попадает в сегодняшний мир и знакомится с монотеизмом. Разумеется, для него это очень странно. Он рассказывает от первого лица, удивляется…