Сирена - Кристоф Оно-Ди-Био

* * *

На перроне вокзала его волосы пахли водорослями, а губы ванилью от съеденного на пляже мороженого. Еще не кончилось лето, но он сказал мне, что сомневается в существовании Деда Мороза. «Дедушка, который никогда не умрет, – это неправдоподобно», – безапелляционно высказался он, рассмешив до слез моего отца. «Жизнь иногда тоже бывает неправдоподобной», – хотелось мне ответить сыну.

Под конец выходных он протянул мне рисунок: темноволосая женщина в черном, красное кровоточащее сердце и слезы на лице.

– Кто это? – спросил я его.

– Кто-то, кто думает о тебе.

* * *

Однажды вечером, когда никак не удавалось уснуть, я достал бирманский сундучок, где хранились последние фотографии Пас, чтобы еще раз поискать какой-нибудь знак, деталь, которой я не заметил. Открыв металлическую крышку, я вынул конверт из крафтовой бумаги с надписью «Hyp», и меня захлестнула боль. Снова видеть эти места, бурые утесы, было невыносимо. Кадры ввинчивались в мозг. Утрата раскрыла свою зубастую пасть. Хотелось кричать. Я позволил себе рюмку водки. Потом вторую. Вышел, чтобы не биться головой о стены. Долго ходил. Но Сена под фонарями напомнила мне о море, там, где покоилась она. Мне пришлось бороться изо всех сил, чтобы не завернуть в дежурную аптеку на бульваре, всегда окруженную жалкими африканскими шлюшками и мигрантами с Востока с кинжальными взглядами. Я вернулся домой, захлебываясь от накатившего одиночества.

На следующий день в мою дверь позвонила Нана. Прошло две недели.

– Нана, мне очень жаль, я… Ты не поверишь, но…

Я осекся, не закончив фразы: «… в ту ночь я думал, что это была ты».

– Не будем больше об этом.

Оно и к лучшему. Смехотворность не убивает, но ранит болезненно.

Она же не отказала себе в удовольствии:

– И потом, это не то, что если бы мы были вместе…

Я выдержал удар не моргнув глазом. Она глубоко вдохнула.

– Тебя хочет видеть отец.

И в ответ на мой вопрос зачем, сказала:

– Дита несовершеннолетняя.

Я чуть не расхохотался. Но она не шутила.

– Что за бред?

– Я знаю, она выглядит намного старше.

– А ее бизнес, сандалии?

– Это к делу не относится. Ей есть кому помочь. Отец хочет тебя видеть. Думаю, это ясно, нет?

Я не мог удержаться от улыбки:

– Извини, Нана, но кем он себя мнит?

– Он себя мнит собой. Чего хочет мой отец, то обычно и делается.

Жестокая складка залегла в уголке ее рта. Я засомневался. Вспомнил квартиру, сокровища, которыми она полна. Озеро Стимфалия…

– А где твой отец?

– В данный момент в Греции.

– И вызывает меня туда? В Грецию.

– Завтра. Считай это приглашением.

– Завтра?

Сколько уверенности, властности… Было почти заманчиво познакомиться с таким человеком.

– И я должен взять билет, вот так, бросив все дела?

Она покачала головой:

– У него свой самолет.

– Разумеется, как я не подумал!

Да, это было и вправду заманчиво. Не говоря о том, что у такого человека наверняка длинные руки. Я подумал о сыне. Этот Атанис мог мне подгадить. И это был случай наконец его увидеть.

– Ты должен быть в Ле-Бурже завтра в восемь. Тебя встретит стюардесса.

Только этого мне не хватало.

Откинувшись в кожаном кресле с бокалом мартини в руке, я улыбаюсь над облаками. Единственная живая душа на борту этой «Сессны 510 Мустанг», не считая первого пилота, второго пилота и Кумы, стюардессы из Камеруна, которая остается глуха к моим вопросам о владельце самолета, я пью, чтобы сохранить остатки трезвой мысли.

Я вновь представляю себе кровать в форме раковины, на которой трудилась пресловутая маркиза-горизонталка, чей особняк был прозван братьями Гонкур за его роскошь и обычаи хозяйки «Лувром постели».

Нет, это все-таки полный бред.

Почему я в этом самолете?

Потому что мне любопытно встретиться со всесильным человеком.

Потому что я потерял любимую женщину, разочаровал другую и не хочу, чтобы мне еще больше испортили жизнь.

Там разберемся.

* * *

Облака – клочья пены для бритья, плавающие в синей воде гигантской раковины.

Мне нужен еще бокал.

Мы снижаемся, и облака рассеиваются. На покрытом морщинками море конфетти островов. Люди, как бы их ни было много, еще слишком малы, чтобы их увидеть. Три миллиарда человек на планете в 60-е годы. Сегодня семь. На одном пятачке. Понятно, что то здесь, то там становится тесновато. Что некоторым хочется время от времени расчистить место.

Мы еще снижаемся. Теперь я вижу маленькие кубики домов.

Стюардесса просит меня пристегнуть ремень.

В иллюминатор я вижу остров, на котором приземлюсь. Нана не ответила, когда я спросил, как он называется. Я снова обращаюсь к стюардессе.

– Извините, месье, я не уполномочена давать вам эту информацию.

Я как та женщина, от которой во время одного полета – его совершил и я перед летом – любящий муж скрыл пункт назначения, город влюбленных, о котором она давно мечтала. До того как она села в самолет, пилот обратился через микрофон ко всем пассажирам и сказал, что собирается объявить по прибытии название другого города, с менее романтической репутацией, – Гданьск, Тимишоара или Газиантеп. Всем предстояло стать сообщниками.

– Счастье для женщин, что еще есть такие мужчины, – сказала мне соседка.

– Моя жена умерла… такого сюрприза я уже не могу ей сделать, увы, – ответил я, опробуя ту форму искренности, которая, стань она всеобщим достоянием, положила бы конец нашей прекрасной цивилизации.

Она так и съежилась на сиденье.

Остров имеет форму наконечника стрелы и пересечен по центру горной цепью, как хребтом. Появляется асфальтовая лента, зажатая между горами и морем. Здесь надо быть осторожнее на поворотах. Самолет пролетает над скалистой цепью и ныряет вниз по другую сторону ее окутанной туманом вершины. Я вцепляюсь в подлокотники. Сейчас мы врежемся в скалы. Нет, самолет выравнивается, море раскинулось слева, а правое крыло задевает гору. Срабатывают воздушные тормоза. Удар. Скрипят шины, кабина вибрирует, самолет мчится, как бешеный бык, потом все медленнее, медленнее и останавливается аккурат перед морем. Пристегнутая напротив меня Кума поправляет блузку.