Лазарь - Ларс Кеплер

Валерия зачесала кудри в густой хвост и переоделась в чистые джинсы и майку. На столе рядом с карманным изданием “Моей фантастической подруги” и дешевенькими очками стояла чашка чая.

Валерия подошла к окну. Говоря по телефону с младшим сыном, Линусом, она посматривала на темные теплицы.

Линус жил в Фарсте, и, если ехать через Эльту, до Валерии ему всего двадцать минут на машине. Валерия обещала отдать сыну старое бюро, уже несколько лет пылившееся на чердаке.

– Заберу на следующей неделе, – сказал Линус.

– Поговори с Амандой – может, останетесь на ужин?

– Йона тоже будет?

– Он уехал.

– Как у вас с ним вообще? – спросил Линус. – В прошлый раз у тебя был счастливый голос.

– Я и правда счастлива.

Они закончили разговор. Валерия положила телефон на стол и взглянула на очки. Один винтик вылетел, и она закрепила дужку скрепкой.

Старая дровяная печь дышала мягким теплом. За железной дверцей со вздохами лопались поленья.

Валерия привыкла к одиночеству. После нескольких лет в тюрьме одиночество стало ее частью, но, когда Йона вернется, она предложит ему попробовать жить вместе. Пусть он оставит за собой квартиру, в которой ночует, спешки нет никакой. Просто Валерии так хочется проводить с ним больше времени, хочется совместной повседневности.

Она достала из верхнего шкафчика бокал и до половины наполнила его из коробки с вином, стоявшей на кухонном столе. В гостиной бросила взгляд на темный телевизор, на черные окна и поставила виниловую пластинку, лежавшую на вертушке. В динамиках щелкнуло, и зазвучал альбом Барбры Стрейзанд восьмидесятых годов, “Guilty[9]”.

Валерия села на подлокотник дивана. Как странно, что спустя столько лет они с Йоной снова встретились.

Она вспоминала свои поездки в Кумлу, вспоминала, как становилось неприятно, когда у нее за спиной закрывалась железная решетка. Каждый раз, проходя мимо надзирателей, она ощущала панику. С такой же паникой внутри она проходила в дверь с номером три, оставляла удостоверение личности, получала бейдж, вешала одежду в шкафчик, там же оставляла вещи и запирала дверцу. Молча здоровалась с тщательно накрашенными женщинами. Там всегда бывали накрашенные женщины, к ногам которых жались беспокойные дети. В комнате ожидания имелся туалет, несколько стульев, стенд с информацией для посетителей и лошадь-качалка с облезлыми полозьями.

Сюда запрещалось приходить в лифчике на косточках, прокладки и тампоны тоже были под запретом. Обувь следовало поставить на круговой конвейер, по которому она уезжала под рамку детектора, на проверку.

И все же Валерии нравилась эта грустная комната свиданий. Нравилось, как Йона пытается придать ей уюта – салфетки, кофе, печенье.

И вот он на свободе.

Он спал в ее доме, они занимались любовью, вместе работали в саду.

Валерия отпила еще вина и стала подпевать “Woman in love”, но, услышав собственное пение, смущенно замолчала.

Выйдя в прихожую, она остановилась у зеркала, сдула с лица локон, вскинула подбородок и подумала, что и вправду выглядит счастливой.

Татуировки на плечах с годами потеряли четкость, мускулистые от тяжелой работы руки покрылись царапинами от шипов ежевичника.

На кухне Валерия поставила бокал на кухонный стол и потушила лампу, которую Йона вечно задевал головой.

Музыка глухо пробивалась сквозь стену, будто сосед затеял вечеринку.

Валерия вспомнила страх в глазах Йоны, когда он просил ее бросить все и бежать с ним.

Его уверенность в том, что Вальтер жив, напугала Валерию.

Она понимала, откуда у Йоны эта уверенность. Шок никуда не делся, он просто все это время оставался под спудом и мог вернуться с быстротой молнии.

Хорошо, что Йона уехал к Люми.

Валерия надеялась, что за несколько дней в Париже, с дочерью, он успокоится.

Ветер усилился, загудел в трубе.

Валерия взяла было книгу и очки, как вдруг за кухонным окном блеснули фары. Свет мелькал между деревьями, как в кинетоскопе.

У Валерии подскочил пульс: на разворотной площадке остановилась незнакомая машина. Фары светили прямо в ближайшую теплицу, и в их свете растения отбрасывали резкие тени.

В прихожей Валерия надела плащ и сапоги, потянулась за фонариком, лежавшим на шляпной полке, и, открыв дверь, шагнула в холодный вечерний воздух.

На площадке стояла незнакомая машина. Габаритные огни окрашивали облачко выхлопных газов красным.

Валерия вдруг сообразила, что оставила пистолет в тумбочке у кровати.

Под сапогами хрустел гравий.

Дверца водителя была открыта, но сиденье пустовало.

В ближайшей теплице, между полками и кустами, двигалась какая-то темная тень.

Приблизившись, Валерия включила фонарик, но свет почти сразу погас; она потрясла фонарик и направила тонкий лучик на теплицу.

В теплице оказался Густав Эриксон из “Хассельфорс Гарден”. Его коллега стоял поодаль, между парниками.

Валерия помахала гостям и потянула дверь.

Густав, могучий мужчина лет шестидесяти, в очках, с подернутыми сединой усами, всегда начинал бренчать мелочью в кармане, говоря о делах. Одевался он в мешковатые джинсы, розовые или желтые рубашки и пиджак.

Валерия больше десяти лет покупала землю и удобрения у “Хассельфорс”.

Наверное, Густав проезжал мимо и захотел удостовериться, что она к весне сделает большой заказ.

– Густав?

– Да вот, скоро весна, – отозвался Густав и позвенел мелочью в кармане.

Его рослый коллега поднял пластмассовый горшок с саженцем помидора, и через отверстие в дне просыпалось немного сухой земли.

– Я на вас рассчитываю, – сказала Валерия. – В этот раз мне понадобится много всего.

Густав тихо, смущенно рассмеялся.

– Вы уж простите, что я так поздно. Я было повернул, но увидел, что у вас посетитель, значит, ничего страшного, если…

Раздался глухой удар, и Густав вдруг замолчал. Послышался еще один удар, уже не такой глухой, и Густав обрушился на шкаф.

Валерия не понимала, что происходит.

Ноги Густава конвульсивно дергались, но лицо было расслабленным, а глаза широко открытыми.

Валерия взглянула на могучего мужчину рядом с ним. Надо попросить его вызвать “скорую”. И тут Валерия увидела в руке великана молоток.

Под Густавом ширилась темная лужа. Кровь.

Человек с молотком был почти двухметрового роста, с мощной шеей и круглыми плечами. Он коротко дышал, в ушах беспокойно подрагивали серьги.