Лют - Дженнифер Торн

дрожит, я придаю ему твердости. – Нужно известить их родственников.

Мэтью и Брайан переглядываются. Смысл их послания друг другу от меня ускользает.

Пожалуй, можно спросить у нее. – Сузив глаза, Мэтью глядит вдаль, на море, но по его напряженному тону я понимаю, что реплика адресована мне.

Он имеет в виду ту молодую женщину. Она похожа на раненое животное. С одной стороны, мне хочется заключить ее в объятья и баюкать, с другой – бежать отсюда как можно быстрее.

Беги, Нина. Ты хорошо бегаешь.

Я направляюсь к ней, затем оглядываюсь на Брайана, прижимая пальцем пульсирующий висок.

– Трое.

Брайан прищуривается. Мэтью обращает взор на Брайана. После тягостной секундной паузы кивает.

– Джон Эшфорд.

– Черт. – Брайан сплевывает, растирает плевок носком ботинка. – Да. Ясно.

Оба умолкают. Я подхожу к туристке, приседаю на корточки и осторожно кладу руки на ее голые плечи. Она почти раздета: тонкая майка и флисовые спортивные штаны – вот и все, что на ней сейчас. Когда начался пожар, туристы спали.

Девушку бьет крупная дрожь, но глаз она не поднимает, и мне приходится заглянуть ей в лицо.

– Давайте вас согреем, – предлагаю я.

При слове «согреем» она резко поворачивает голову в сторону бушующего огня, который безуспешно пытаются залить водой из ведер, и визгливо хохочет.

– Вот, наденьте. – Я скидываю с себя куртку, закутываю в нее туристку и ежусь от холода. – И чай. Вам обязательно нужно выпить чаю. Я знаю одно местечко.

Ее покрасневшие глаза делаются большими, как у Эммы. Плотно сжав губы, она кивает. Я вижу, что из нее рвутся рыдания. Девушка просовывает руки в рукава куртки, сперва одну, затем другую. Я помогаю ей подняться – от протянутой руки она не отказывается. Ладонь у нее сухая и мозолистая.

– Где ваша обувь? – спрашиваю я.

– Все было в палатке. – Ее лицо сморщивается, а вместе с этим подламывается и она вся.

Я подхватываю ее под мышку и ставлю обратно в вертикальное положение. Девушка на добрых три дюйма выше меня, но мне каким-то образом удается ее поддерживать.

– Все будет хорошо. Мы о вас позаботимся. Я бросаю взгляд на Брайана и Мэтью, включенных мной в это «мы». Реакция Мэтью скупа: он лишь вздергивает подбородок и удаляется к цепочке псевдоогнеборцев. Его жена и дочь погибли при пожаре. Как он может выносить это зрелище?

Мэтью выплескивает воду из ведра на огонь. Я крепко зажмуриваюсь, потом открываю глаза и беру девушку за талию. Она приваливается к моему плечу, тяжелая, как оползень, и мы вместе бредем по гравийной дорожке в деревню.

Мы не разговариваем. Наши шаги, громкие и ритмичные, скоро начинают звучать в такт: левой-правой, левой-правой, как у солдат, уходящих с поля боя.

Чай, – повторяю я, в основном из-за утешительной банальности этого слова. Мы в Британии, а в Британии всегда предлагают чай. Так положено, так мы и делаем. – Уже недалеко, – сообщаю я.

09:30

Единственное на Люте мелкое скопление серых каменных зданий становится все ближе и больше, и мое зрение затуманивается. Я перевожу взгляд на небо, на чайку, что кружит в синей вышине. Туристка начинает плакать мне в плечо, издавая что-то вроде прерывистого низкого стона, похожего на песню.

Посреди улицы замечаю тупика. Раньше я никогда не встречала этих птиц в глубине острова. Этот выглядит растерянным. Может, он ищет Джона.

Теперь уже плачу я, а туристка внезапно умолкает, оборвав свою песню-стон. Она расправляет плечи и уже не так сильно опирается на меня. Я гляжу на ее босые ноги.

– Вы нормально себя чувствуете? А что? – Она смотрит прямо перед собой.

Порезала ступню и даже этого не ощущает.

Тупик исчез. Видимо, решил по-быстренькому смотаться.

В окнах чайной свет не горит. Я все равно барабаню в дверь. Туристку бьет нешуточная дрожь, ее зубы стучат, будто заводная игрушка. Она смотрит вверх, на крышу, где установлен флюгер – бегущая лошадь. Я потрясена. Из-за того что небесная синь режет глаза, картинка предстает передо мной как будто в негативе: темная фигурка лошади превращается в ослепительно-белую, а небо из ярко-голубого – в черное. В последнее время я испытываю дежавю буквально от всего. «Мамочка, я хочу увидеть лошадку!» Не об этом ли твердит Эмма?

Я колочу в дверь с такой силой, что едва не обдираю костяшки. Спрашиваю туристку:

– Как вас зовут?

– Марит, – хрипло отвечает та.

– А я Нина.

Перевожу взгляд на дорогу – ничего не изменилось, селение-призрак. Куда, черт побери, все запропастились? Наверное, сидят по домам, как Хью.

– Наверху, в жилом этаже, шторы не задернуты, но внутри темно. Как и вчера, дома никого нет. Вы – хозяйка, так? – Она уже меньше запинается, подбирая слова на английском. – Леди чего-то там, хозяйка того большого дома.

– Точно. – Я улыбаюсь, сама не зная почему. – Леди чего-то-там. Как насчет чашечки чая в большом доме?

Хочу обнять ее за плечи, однако она стряхивает мои руки, трет дрожащие ладони и шмыгает носом. Разворачиваюсь и иду через деревню, Марит следует за мной.

– Вы американка, – произносит она за моей спиной. Неестественно громко, будто силой выталкивает из себя слова.

– Верно. У меня двойное гражданство, но – да, американка.

– И что, местные не проклинают вас за то, что развязали войну?

– Гм. – Удивленно фыркаю, но не оборачиваюсь. – Лично я никакую войну не развязывала. Насколько мне известно.

– В Норвегии американцам сейчас сложно. Даже тем, у кого были причины покинуть Штаты, понимаете? Я им сочувствую, но только про себя.

Я стараюсь не выдавать облегчения от того, как разговорилась моя спутница. Разговаривает – это хорошо. Болтает – значит, жива.

А может, и стоило бы высказаться в их поддержку, – продолжает Марит. – Нильс в этом плане смелее. Он не стесняется выражать свое мнение, вставать между враждующими и… – Она осекается, потом ускоряет шаг и обгоняет меня, из ее горла снова рвутся подвывания. Я слышу, как она давится этими стонами, но полностью сдержать их не может.

– Нильс был в палатке? – осторожно – тише воды – спрашиваю я.

– И Кристиан тоже. Мой брат. Мой маленький… – Марит бормочет что-то на своем языке. По-моему, какое-то ругательство. Она наклоняется и стискивает пальцами колени, словно хочет вырвать коленные чашечки.

– Мы почти пришли. – Я указываю на Олдер-хаус.

При виде него Марит отчего-то качает головой.

– Спасибо, – говорит она. И хромает.

Я лихорадочно вспоминаю, где лежит наша аптечка, прикидываю, где устроить Марит, чтобы вымыть ей ноги, и какая комната в доме самая теплая.

Макс как ни в чем не бывало сидит на краю лужайки, виляя хвостом, словно это не