Ольф. Книга вторая - Петр Ингвин

— Не так давно кайдекс появился в свободном доступе, я решил попробовать силы. Одного листа хватило с запасом.

Руслан тщательно и серьезно выговаривал далекие от насущных мыслей слова, а ладонь как бы невзначай пожимала концентраты выдающихся особенностей, обнимая их по окружности, словно лапа дракона подаренных девственниц. Или будто собираясь переставить на другое место в невиданной партии, совершить рокировку, приблизив не менее одеревеневшие коронованные фигурки к единой королеве обеих заигравшихся армий. Тьфу, о чем это я. Подлое подсознание, обожавшее каверзы, нафаршировало запретными образами крутившийся перед глазами фильм. Я постарался сосредоточиться.

— Взял лист, разметил под раскрой, разделил на половинки и разогрел в духовке до размягчения…

Я старался вслушиваться, но глаза видели, как шевелятся реснички на соседних веках от моего дыхания. Склоненный лоб почти смыкался со струящимся золотом ореола, который, сияя подобно нимбу, обрамлял лицо, застывшее во внимании — как к доносившемуся снаружи, так и к происходяившему внутри. Света не подгоняла обстоятельства и не сопротивлялась им. Все, что могло произойти, она уже беспрекословно приняла, доверив мужу далее самому выбирать, чему быть, когда быть и быть ли. Внезапно одно слово поразило ее до глубины души. Она непроизвольно дернулась:

— В духовке?!

Маленькое движение — и мое лицо утонуло в золотых джунглях. Щеки соприкоснулись, почувствовали друг друга и нерассуждающе притянулись, будто магнитом.

Хлобысь! — волна по нервам.

Щелк! — рубильник ума.

Вжик! — стальная клетка инстинктов нараспашку.

Сознание: «Стоп!!!»

— Да, в духовке, и там все в порядке, не беспокойся. Размягченные половинки я соединил на обернутом скотчем ноже, чтобы случайно не повредить…

Размягченные половинки? Брысь, глупые мысли. Человек дело говорит. Кажется.

— Потом — под пресс, до застывания. Готово. Осталась мелочь — сделать красиво.

— Вот об этой мелочи и речь, — пробормотал я.

— Это совсем просто. Сначала под заклепки надо просверлить и развальцевать отверстия, затем по контуру выпиливаются ножны — вот и вся недолга…

Руслан показал себя многосторонней личностью. Истинным самураем. И швец тебе, и жнец, и на дуде игрец, как говаривали в старинные времена. Он говорил, а живущая собственной жизнью ладонь машинально терзала роскошь, устремленную душой и плотью в бесконечное небо. Злая на него до чертиков, Света все равно была с ним душой и телом, каждой каплей тающего в прострации разума.

— Для крепления под ремни и шнуры я отфрезеровал продольные пазы и на всякий случай сделал отверстие для стока воды — мало ли в каких условиях и каком положении придется оказаться.

Рукотворные обстоятельства слепили нас в единую фигурку, будто вышедшую из рук ребенка с не по годам развитым воображением. Мы все делали вид, что происходящее — всего лишь пряный фон ведущегося разговора. Руслан приглушенно рассказывал:

— Ошкурил… придумал, как разместить… и вот — результат на лицо.

— Точнее — на спине, — поправил я.

Выталкиваемый нашими губами воздух волновал Свету больше, нежели периодически ускользающий смысл разносимого над тремя головами. Несмотря на пласты обернутой материи, на слои подобранной по вкусу, моде и не угаданной погоде одежды (которую Света надевала дома уже зная, куда едут, с кем и помня о недоговоренном зачем), она ощущала все, что открыто и скрыто. Скорее всего, даже больше — домысливая нюансы и вчувствываясь в сдерживаемые недодвижения. Полное ужаса и сладкой муки событие, которого она ждала как исполнения приговора, наступило. Пусть совсем не так, как рисовало воображение. Теперь Света наслаждалась ярким мигом предвкушения, он был водораздельной линией между несовместимыми стихиями — «до» и «о-о!», той быстро улетучивающейся минутой исчезновения реальности, когда знаешь, что сейчас мир обрушится, звезды упадут, магнитные полюса поменяются местами… верх окажется низом, черное — белым, мягкое — жестким, горькое — сладким, неправдоподобное — очевидным…

Разговор сам собой затих. Слова стали неважны, неуместны и неинтересны. Только далекий шепот леса, обсуждающий новых постояльцев, да жужжание редких неугомонных насекомых. И три безумных синхронных дыхания. Мы просто лежали. Грели друг друга. Переполнялись избыточным эмоциональным давлением, словно раскаленные котлы в пароходе, что заставляют вертеться огромные колеса, которые толкают его вперед.

Куда же еще.

На взгляд снаружи, думаю, зрелище тоже было из ряда вон. Когда вместе спят родители с ребенком, это более чем нормально, но здесь из-под одного одеяла торчали три совсем не детские головы, и трое некоторой частью совсем не родственников тешили себя россказнями на отвлеченные темы, хотя лица и позы кричали прямым текстом: «То, что здесь происходит — ненормально!» Что усмотрели бы мы в направленных на нас глазах, окажись здесь случайные прохожие, что бы услышали? О, я уверен, что услышали бы мы многое. Абсолютное равнодушие: «Ну и что? А при чем здесь я?» Восторженное «Ух, глянь, чего делают!» Брезгливое «М-да, глянь, чего делают…» Хвастливое «А вот у меня было…» Желание отойти в сторонку под сень спасительного «ничего не видел, ничего не знаю», чтобы не видеть всего этого безобразия. Едкую зависть: «Ну почему не я?..» Отчетливое презрение не знающего сомнений в своей правильности. Ханжеское «Упаси Боже! Ужас! Кошмар!» с пугливым убеганием в сторону, пока о чем-нибудь не спросили или, не дай Бог, не попросили. Отстраненное «Пусть себе балуются — лишь бы мне не мешали…» Умудренное «Перебесятся — успокоятся» Старушеское «Ну разве ж так можно?! Куды тока обчественность смотрит?» Заинтересованное «А как они там?..» Осмотрительное «А что я тут делаю?» Или — с дубиной в руке — «А ну, пошли отсюда, извращенцы поганые!» Или — «Ничего страшного, даже любопытно, но от детей, конечно, чтоб держались подальше». Или — у кого-то — наглую жажду присоединиться. Или Пиррову победу толерантности, которая разрешает каждому все, что захочется, и плавно превращается в безразличие ко всему, кроме себя любимого. Или…

Вариантов много. Потому что людей много. У кого-то в мозгах поныне продолжалось мрачное средневековье, где-то играло всеми красками радуги (прекрасное ли?) далеко. Кто-то по-прежнему обретался в далеком мезозое и дрался с драконами. Кто-то нигде не обретался, а просто плыл по течению. Идеал — золотая середина, но когда все собираются посередине, пол проваливается. Хорошо, что мы разные. Плохо, когда это доставляет боль близким. В том числе близким физически, как в моем случае.

Света вжалась в меня всеми доступными местами. А недоступными… явно соединилась мысленно. Теплая рука опустилась на еще влажные на поясе брюки. Кажется, еще миг — и пузырь восприятия лопнет, словно киндер-сюрприз под берцем срочника. Вселенная исчезнет. Законы природы вновь закроются, чтобы обрести новую жизнь лишь когда вновь взойдет солнце…

Я понимал, насколько сильно распалила меня нежданная соседка. И она понимала. Перебиравшие пальчики сообщали мне о бушевавшем в ней Тихом океане желаний, и безбрежные дали грозили штормами. Как и настоящий Тихий, Светин океан только назывался тихим.