Скорая развязка - Иван Иванович Акулов

Но Ухорезов махал веслом, глядя через голову Смородина и щурясь на солнце. Смородин хотел закричать, опять бросить что-то, но только злорадно всхохотнул:

— Ну, давай, давай, а мы поглядим! Ах ты, старый дурак! — Смородин схватил в кулак свою фуражку и стал бить себя по голове. — Старый опупыш, ну зачем было ездить… Ведь знал! Знал! Да провались все! Провались…

А Ухорезов, плотно сомкнув зубы, с окаменевшими желваками, греб в дальний угол озера, где не промеривалась большая глубина.

— Николай Николаич, — взмолился Смородин, — ты послушай старого хрыча! Вникни. В заемчик-то косяк ткнулся — я сам, вот крест, сам видел. Своими глазами. А нас понес черт на глыбь. Да какая теперича рыба на глыби, посуди-ко, посуди.

— Слушай сюда, как тебя… Смородин, уж я закаялся, что связался с тобой. Ты же не один, черт тебя побери совсем. А раз не один — подчиняйся команде. Что ты понимаешь, как частник оголтелый, все бы по-своему. Эта лесная хлебная должность, гляжу, начисто тебя испортила.

При упоминании лесниковой должности Смородин мигом оробел: гори он синим огнем, этот карась проклятый, он всю жизнь может перекосить с угла на угол. Спохватился в свою очередь и Ухорезов, что не к месту козырнул своей бригадирской властью, и, чтобы как-то замять оплошное слово, доверчиво шепнул, округлив руку откровенным Загребом:

— От камыша возьмем. У меня тоже расчетец, ты как думал.

— Там дно слабкое. Камыш — возьмешь шиш.

— Зелье ты, Смородин. Под самую руку гадишь.

«А черт с тобой, дрын!» — отчаялся вконец Смородин и стал плеваться в воду, а понимай как на бригадира.

В нескольких метрах от высокого и поваленного ветром камыша воткнули первый кол. Как и говорил Смородин, дно было вязкое, и, сколько ни осаживали, кол не находил прочной основы. Двумя сетями огородили камыш, а остальные выкинули на глубине. Смородин так терзался, что готов был выпасть из лодки. Когда отъехали под навес кустов, откуда хорошо просматривалась вся тонь, сразу увидели, что сети, намокшие и отяжелевшие, провисая, повели за собой и колья. А первый совсем утонул. «Гиблая игра», — ожесточился Смородин, отвернулся, не желая видеть ни Ухорезова, ни косо глядевшие из воды колья. Выдергивал и рвал из обносившегося рукава телогрейки крепкие нитки. Бригадир поднял от комаров воротник пиджака, натянул на уши фуражку и, запалив сигарету, стал окуривать лицо. Пальцы у него уже опухли от укусов, горели ядовитым зудом, и он драл их о грубое сукно на коленях. Оглядывая низкую, заболоченную излучину берега, Ухорезов вдруг обнаружил, что сети они в самом деле ткнули не на то место. Дело все в том, что Ухорезов с покойным отцом не раз и не два удачно добывали карася в этой части озера, но, помнится, перекрывали не камышовую заводь, а следующую за ней, более узкую и от берега густо затянутую осокой. Внутри Ухорезова что-то ослабло и, чтобы взбодрить себя, напустился в уме на Смородина: «Это он: все не так да все не по нему. Задергал, трясучка старая. Замотал до одури. Как тут не ошибиться? Любого мастака можно сбить с толку, обремизить, ежели кричать ему под руку…»

В этот миг произошло ожидаемое и все-таки удивительное. Крутая, под углом изломанная волна прокатилась мимо камышей и влетела в полукружье сетей. Все колья на глазах Ухорезова и Смородина ушли под воду и тут же всплыли, но через минуту стали опять уныривать и исчезли с концом.

Ухорезов отчаянно гнал лодку за уходившей волной, которая катилась быстрей лодки и так же исходно таяла. У колена, в самой шири, где бездонные омуты завалены вековечными корягами, всякое волнение улеглось, а вода на вечерней заре оцепенела в безвинной и непостижимой отрешенности.

— Это ты, ты все испакостил! — лихо атаковал Ухорезов оглушенного Смородина. — Ты вспомни, вспомни, дал ли хоть один шаг сделать обдуманно, а? Ты своей бестолковой трескотней замотал нас, задергал. Да нет, я это припомню.

У обрыва Ухорезов выскочил на берег, бросил весло в лодку, но оно скользнуло через борт и упало в воду. А Смородин все еще не мог очувствоваться, виновато и покаянно глядел, как Ухорезов поднимался по осыпи.

Через несколько минут к лодке спустился Ганя, посланный бригадиром, на ходу уплетая печеную картошку, — руки и губы у него были черны от угля. Еще издали злорадно оскалился:

— Отшился, рыбак?

Но, подойдя ближе, помрачнел, потому что не узнал дядю: то ли от комаров, то ли от каких-то внутренних сдвигов один глаз у Смородина почти заплыл, а другой округлился в незрячем усилии. Сам Смородин был погружен в какую-то неразрешимую думу, и косина открытого глаза достала угол рта. Ганя смотрел и не понимал напряженного дядиного лица, но читал в нем полное выражение немой боли и тоски, о которой сам Смородин почему-то еще не догадывался.

— Да ты вроде не в себе, дядя Пётро? Что уж ты так-то? Да черт с ними, с этими сетями. Их тут утоплено — океан перекроешь. Чо еще?

Говоря все бодрое, Ганя сел в лодку, кривой палкой дотянулся до отплывшего весла и стал загребать вскрад под кусты.

Над озером вставал тихий и теплый туман. В той стороне, где еще томилась заря, туман уже густо затек в протоки, утаил на ночь прибрежные кусты, а высоко над ним величаво, с прощальной тоской розовело и гасло небо.

— Вы что же, черт вас дери, — рыком встретил бригадир только что наверх поднявшихся мужиков. — Вовсе сдохли, что ли, там?

— Оно и есть, — отозвался Ганя и выжидательно помолчал, на ходу вытирая о траву испачканные липучей глиной сапоги.

— Ты вон глянь на него, — Ганя мотнул головой в сторону Пётра. — Он не того вроде.

Ухорезов из-под брови покосился на Смородина: тот был мертвенно бледен, с опавшей левой щекой и оплывшим левым глазом.

— Вот оно, свое-то, — с укоризной, как мудрый вывод для себя, сказал бригадир и натужно, но вроде бы на равных, похлопал Смородина по плечу: — Не тужи давай. Капроновые заведешь. А нитяные, что они, не на век же все равно. А?

«Я с тебя за них взыщу», — хотел сказать Смородин, но на искривленных, мятых и синих губах его что-то булькнуло вязкое, бессловесное, в чем, однако, бригадир ясно уловил кровную обиду и угрозу.

— Связался я с вами, черт вас возьми, — веско махнул рукой бригадир и рявкнул на Ганьку: — Заводи, сказано. Копаешься тоже, шпана, язви вас.

Кое-как уселись. Смородин опять корежился в ногах бригадира: его била дрожь, и правый здоровый глаз сочился слезой, а