Унесенные ветром. Том 2 - Маргарет Митчелл

Она не могла повернуться к жизни спиной. Она должна жить, ажизнь оказалась такой жестокой, такой враждебной, что нечего было и пытатьсясгладить все улыбкой. Скарлетт не замечала в своих друзьях ни их мягкости, нимужества, ни несгибаемой гордости. Она видела только глупое чванство, котороепозволяло им наблюдать явления жизни и с улыбкой отворачиваться, чтобы несмотреть правде в лицо.

Глядя невидящими глазами на танцоров, раскрасневшихся откадрили, Скарлетт спрашивала себя: преследуют ли их, как ее, мысли о погибшихвозлюбленных, об изувеченных мужьях, о голодных детях, об уплывающих из рукакрах земли, о том, что под родными крышами живут чужие люди? Конечно,преследуют! Она знала обстоятельства их жизни, быть может, лишь чуть хуже, чемсвоей собственной. Их утраты были ее утратами, их тяготы — ее тяготами, ихпроблемы — те же, что и у нее. Только воспринимали они все иначе. Лица, которыеона видела сейчас перед собой, не были лицами — это были маски, отличновыполненные маски, которые не будут сняты никогда.

Но если они так же остро страдают от жестокостей жизни, какона, — а они страдают, — то как могут они сохранять этот веселый вид,эту бездумную легкость? И собственно, зачем им даже стараться ее сохранять?Скарлетт не понимала их, и это ее невольно раздражало. Нет, она никогда несможет быть такой. Не сможет смотреть на то, как рушится мир, с таким видом,будто это ее совсем не касается. Она была словно лисица, за которой гонятсяохотники, — мчалась во весь дух, так, что казалось, вот-вот лопнет сердце,стремилась укрыться в норе, пока ее не настигли псы.

И внезапно она возненавидела их всех, потому что они — иные,чем она, потому что они несут свои потери с таким видом, какого ей никогда неудастся на себя напустить, да, впрочем, и не захочется. Она ненавидела их, этихулыбающихся, порхающих чужаков, этих горделивых идиотов, которые черпали своюгордость в том, что навсегда утратили, и словно бы даже гордились своимиутратами. Женщины улыбались, как положено леди, да это и были леди — она-товедь знает, — хотя каждый день занимались физическим трудом и ломалиголову над тем, откуда взять новое платье. Леди! А вот она уже не чувствуетсебя леди, несмотря на бархатное платье и надушенные волосы, несмотря нагордость, рожденную благородством происхождения и богатством, которое онакогда-то имела.

Жестокая необходимость своими руками копаться в краснойземле Тары сорвала с нее лишние признаки благородства, и она знала, что непочувствует себя леди до тех пор, пока стол ее не будет ломиться от серебра ихрусталя, пока на нем не будет дымиться обильная еда, пока у нее в конюшнях нобудет собственных лошадей и колясок, пока черные — а не белые — руки не станутубирать хлопок в Таре.

«Вот! — со злостью подумала она, глубоко втянув в себявоздух.

Вот в чем разница! Они, хоть и бедные, но по-прежнемучувствуют себя леди, а я — нет. Эти идиотки, видно, не понимают, что нельзяоставаться леди, когда у тебя нет ни гроша!» Но даже в эти минуты озаренияСкарлетт смутно сознавала, что, несмотря на кажущуюся глупость, держатся ониправильно. Эллин наверняка была бы такого мнения. И это беспокоило Скарлетт.Она понимала, что должна бы испытывать те же чувства, что и они, но не могла.Она понимала, что должна бы искренне верить, как верили они, что прирожденнаяледи остается леди, даже впав в бедность, но заставить себя верить этому она немогла.

Всю жизнь она слышала, как все вокруг издевались над янки зато, что они считают себя аристократами, будучи аристократами благодаряденежному мешку, а не по происхождению. Но сейчас, несмотря на всюкощунственность такой мысли, она невольно подумала, что тут янки-то,оказывается, правы, хоть и не правы во многом другом. Без денег нельзя бытьледи. Скарлетт знала, что Эллин упала бы в обморок, услышав от дочери такиеслова. Даже очутись Эллин на самом дне нищеты, она бы не увидела в этом ничегопостыдного. А Скарлетт сгорала от стыда! Да, именно от стыда. Она стыдиласьсвоей бедности, стыдилась, что вынуждена всячески изворачиваться, жить в нуждеи работать, как негритянка.

Она раздраженно передернула плечами. Быть может, они правы,а она не права, но ведь эти гордые идиоты не смотрят вперед, а она смотрит,напрягая каждый нерв, рискуя даже честью и добрым своим именем, лишь бы вернутьто, что все они потеряли. Многие из них считали ниже своего достоинстваучаствовать в погоне за деньгами. Но времена настали жестокие и тяжкие. И онитребовали жестокой, тяжкой борьбы, если ты хотел выйти победителем. Скарлеттзнала, что семейные традиции удерживают многих из этих людей от борьбы, цельюкоторой являются деньги. Ведь все они считают, что откровенная погоня заденьгами, даже разговор о деньгах — вульгарны до крайности. Хотя, конечно, естьсреди ее знакомых исключения. Взять, к примеру, миссис Мерриуэзер с еепекарней, и Рене, который развозит в фургоне пироги. Или Хью Элсинга,занявшегося рубкой леса и продажей дров. Или Томми, ставшего подрядчиком. ИлиФрэнка, у которого хватило духу открыть лавку. Ну, а остальные — основная, таксказать, масса южан? Плантаторы попытаются удержать в руках несколько акровземли и так и будут прозябать в бедности. Юристы и врачи вернутся к своимпрофессиям и стянут ждать клиентов, которые, возможно, так никогда и непоявятся. А все прочие — те, кто безбедно жил на проценты с капитала? Что будетс ними?

Нет, не станет она прозябать всю жизнь в нищете. Не станетсидеть и терпеливо ждать чуда. Она бросится в самую гущу жизни и постараетсявырвать у судьбы все, что сможет. Ее отец начинал как бедный эмигрант, а сталвладельцем обширных угодий Тары. Чего достиг он, может достичь и его дочь. Онане из тех, кто все принес в жертву на алтарь Правого Дела, которого уже несуществует, и теперь, после краха, гордится тем, что ничего для Дела непожалел.

Эти люди черпают мужество в прошлом. Она же черпаетмужество, строя планы на будущее. И в данную минуту ее будущее — Франк Кеннеди.Во всяком случае, у него есть лавка и есть деньги. И если только ей удастсявыйти за него замуж и завладеть этими деньгами, она сумеет продержать Тару ещегод. А тогда — тогда пусть Франк покупает свою лесопилку. Она сама видела, какбыстро строится город, и всякий, кто способен заняться продажей леса сейчас,пока почти нет конкуренции, напал бы на золотую жилу.

Откуда-то из глубин памяти всплыли слова Ретта про деньги,которые он нажил во время блокады, — он сказал ей об этом как-то в первыегоды войны. Она не потрудилась тогда вникнуть в то, что он говорил, но сейчасвсе стало так ясно, и она подивилась, почему не оценила всей глубины его мыслитогда — по молодости, должно быть, или по глупости.

«Деньги можно заработать и на крушении цивилизации, и насоздании новой».

«Вот он и предвидел крушение нашей цивилизации, —подумала она, — и был прав. А деньги по-прежнему может нажить любой, ктоне боится работать — или красть».

Она увидела Фрэнка — он пробирался к ней через залу с рюмкойежевичной настойки в одной руке и блюдечком, на котором лежал кусочек пирога, вдругой — и поспешно изобразила на лице улыбку.