Дочь олигарха - Скарлетт Томас

Ни одна не оставила на столе ни крошечки.

Перед этим мисс Уайт настояла на том, чтобы их взвесить, потому что вся эта история неожиданно создала впечатляющую статистическую выборку, которую она, возможно, как-нибудь использует в будущем – может быть, в совместном научном проекте с доктором Муном. В самом деле, за время болезни девятый класс на всех потерял десять стоунов весу – эквивалент целой девочки (еще и вполне себе крупной).

Желтые газеты снова презрительно отмахнулись. “Ну то есть это могла бы быть история о том, как ваши мажорские буржуазные олигархические суки перенесли массовый приступ булимии – такой сильный, что кто-то реально умер, но ведь на самом деле произошло не это, правильно? Ваши избалованные девчонки всего-навсего подхватили кишечный вирус – возможно, заразились от читателей наших конкурентов, и никто в итоге не умер, потому что вес целого человека – это еще не целый человек, и если вы думаете, что нашим славным подписчикам интересно читать про ваш научный эксперимент с жирными котами, то вы, мать вашу, реально не в себе”.

Ну или что-то вроде этого.

В последний час, прежде чем отправить всех по домам, девочек сфотографировали в юбках, которые стали им велики, и это было похоже на фотосессию с новым поколением супермоделей. Теперь все наверстывают упущенное. Сухарик очень быстро превратился в тост с маслом, а тот вскоре стал тостом с маслом и вареньем, который в свою очередь не замедлил обернуться полноценным обедом с жареной картошкой и сосисками – и глубокими вздохами облегчения родителей, по крайней мере тех, которым есть дело, и вся эта диетическая глава осталась далеко в прошлом, вот только…

Таш не знает, что ей есть. Она не знает, что есть, что носить и что делать. Вот почему она не может встать с постели. Пока лежишь под одеялом, все замерло, поставлено на паузу. Даже завтрак. Чем завтракают нормальные люди? Нормальные люди вообще завтракают? Книга Анастасии рекомендует воздерживаться от еды как можно дольше: идеально поужинать часов в пять-шесть вечера и потом уже больше ничего не есть до обеда следующего дня. Таш не помнит почему. Кажется, там что-то про пищеварительную систему, которой нужно давать отдых, чтобы предотвратить вздутие? Нет, ну правда, кому захочется ходить раздутым? С другой стороны, все остальные книги про здоровый образ жизни говорят, что завтракать надо. Есть овсянку. Только вот разве в овсянке не содержится чего-то там, от чего полнеют и сходят с ума?

Уж сколько девочки говорят о еде… Обо всех этих диетах. О памятках с цифрами и диаграммами, которые приносит Рейчел. Если сложить вместе всю информацию, ничего не останется. Есть нельзя буквально никому и ничего. Ну, разве что только брокколи и другие зеленые овощи. Всё. Остальные продукты обязательно чему-нибудь вредят и что-нибудь нарушают. К тому же Таш больше не видит перед собой цели. Это ее вторая проблема. Она даже не знает, хочет ли она вообще быть худой. Нет, конечно, понятно: ведь все девочки хотят быть худыми? Но послушайте: а что если она все это время была бы жирной? Была бы жирной и невидимой, и ее со всех сторон охранял бы особый жировой щит, который и близко не подпускал бы к ней всяких там насильников?

Об этом говорил Доминик во время их последней беседы перед тем, как все заболели.

– Ты, похоже, накинула пару фунтов? Чтобы больше никто к тебе не приближался?

Таш действительно поправилась, но в основном из-за того, что Тиффани внезапно воспылала страстью к еде: дорогим шоколадкам, которые ей присылают из Парижа, и пышным рулетам с начинкой, такие продаются в деревенской лавке, и белым батонам, в которые заталкивается пачка сыра, полбанки майонеза и ложка с горкой “Брэнстона”[40]. Каждой по батону!

Доминик рассказал Таш во всех подробностях про буч-лесбиянок, которые ненавидят мужчин и буквально собственным телом отпугивают их и заставляют держаться подальше. Обрастают массой-балластом. Принимают устрашающий вид. Отращивают себе бороды на тестостероне, который производят, дни напролет мечтая о женских дырках.

Кто-нибудь уже написал в желтую прессу про Доминика? Наверняка. Но им, скорее всего, и это тоже не интересно. Ведь в конце концов, что он такого сделал? Попытался помочь нескольким хорошеньким девочкам стать немного менее безумными. Это же не преступление, правда?

– Я не ненавижу мужчин, – сказала ему на это Таш.

Но была ли она при этом абсолютно честна? Ведь ненавидит же она Колю. И Тедди Росса, наверное, тоже. И уж точно – Доминика и Тони. Доктор Мун тоже стал ее слегка подбешивать. Но зато она любит своего отца, и мистер Хендрикс очень хороший, правда, она уже сто лет не видела ни того, ни другого.

– Это совершенно естественно, когда ты жертва насилия, – сказал Доминик.

Таш вспоминает, как смешно и манерно он тогда произнес это слово, как будто на самом деле имел в виду “на стиле”. “Ты – жертва на стиле”.

– Что естественно?

– Ну, ты либо начинаешь бояться мужчин, либо превращаешься в шалаву и вешаешься им на шею. Но как только доходишь до этой стадии – все, ты в полном дерьме. Потому-то и надо излечить корень проблемы прежде, чем дело дойдет до такого. Выгрести гнильцу, пока не разрослась.

– Не произошло в буквальном смысле ничего, – сказала Таш.

А может, не сказала. Ведь она, кажется, к тому моменту уже перестала это говорить, видя, что ее слова не производят абсолютно никакого впечатления на Доминика? Она ведь к тому моменту, наверное, уже стала просто дожидаться, когда он наконец плюнет и уйдет. Она ведь, кажется, к тому моменту уже смирилась с мыслью о том, что ее действительно подвергли насилию, что ее обесчестили, разрушили, и, раз она этого не помнит, то так оно даже хуже? Невинности больше нет. Жизнь окончена. Треснула, надломилась, испачкалась. И прошлое теперь волочится за ней, как нога доктора Муна.

Когда ты чиста, можно мыслить здраво. Но вот если стала жертвой насилия, это уже совсем другое дело. Разве можно когда-нибудь вздохнуть свободно, если однажды тебя подвергли насилию? И разве после такого когда-нибудь станешь счастливой? Не-а. Счастье у жертвы насилия – это в лучшем случае некая форма истерии, мании, подавления эмоций. Если жертва насилия чувствует себя счастливой, значит, не осознала до конца всю тяжесть того, что с ней произошло. Так как же жертве следует себя вести? Ясное дело, она должна одеваться мрачно или, может, экстравагантно, ей не положено веселиться, во время любого будущего сексуального контакта ей предстоит плакать, потому что она должна постоянно ощущать след своей травмы, незаживающий шрам…

Но вот завтракать – завтракать жертва должна?

Таш снова прячется с головой под одеяло. Вскоре до нее доносится тихий щелчок закрывающейся двери. Тетя Соня ушла на работу. Тетя Соня, которая раньше говорила, что по утрам следует есть одни только фрукты, но недавно передумала и теперь съедает одно яйцо-пашот на цельнозерновой булочке. Возможно, надо просто делать так же. Возможно… Таш закрывает глаза и видит принцессу Августу, обхватившую своими крупными ногами арфу. Представляет, как султан обесчестил принцессу Августу. Представляет чистую любовь принцессы Августы к сэру Бренту Спенсеру. Но знает ли кто-нибудь про принцессу Августу нечто такое, что точно было бы правдой? После того как ее обесчестил султан, принцесса Августа чувствовала себя жертвой? А она случайно не могла вместо этого испытывать нечто вроде восторга? А вдруг вообще вышло так, что на самом деле это она обесчестила его? Что если на самом деле это она оставила его истекающим кровью и в ужасе (ну, или просто истекающим потом и в истоме), и он прошептал сипло и отчаянно, что любит ее, любит больше, чем когда-либо кого-либо любил, что готов умереть ради нее хоть тысячу раз, а она только жестоко смеется ему в лицо и возвращается к сэру Бренту, как будто вообще ничего не произошло.