Конец парада. Каждому свое - Форд Мэдокс

Он знал, что миссис Дюшемен повернулась к нему: он явственно ощущал, что она прислушивается к каждому его слову и наблюдает за ним; ему даже казалось, что он чувствует у себя на щеке тепло от ее взгляда. Но он не поворачивался — он упрямо наблюдал за священником, чье лицо приняло злорадное выражение. Мистер Дюшемен тем временем цитировал Петрония, склонившись к своему гостю. Макмастер же невозмутимо поглощал почки.

— Ямб здесь передан не вполне точно, — заметил он. — У Виламовица-Мёллендорфа[19], чьи работы мы...

Чтобы перебить Макмастера, мистер Дюшемен учтиво похлопал его по руке худой ладонью. На среднем пальце у него был большой перстень из красного золота с сердоликом. Он продолжил исступленно цитировать Петрония, чуть склонив голову набок, словно прислушиваясь к невидимому хору. Макмастеру искренне не нравилась латынь с оксфордским акцентом. Он бросил быстрый взгляд на миссис Дюшемен; ее глаза смотрели на него — большие, темные, полные благодарности. Он видел и то, что они полны слез.

Он снова украдкой взглянул на Дюшемена. И вдруг осознал, что его жена страдает! Судя по всему, она страшно страдает. Он не думал, что такое возможно — во-первых, ему самому подобные чувства были чужды, а во-вторых, он был уверен, что она восхищается им. Теперь же его до глубины души возмутило то, что она обречена на страдания.

Миссис Дюшемен была в отчаянии. Макмастер пристально взглянул на нее, а потом отвернулся! В его взгляде она прочла, что он презирает ее положение и злится на то, что оказался в этой комнате. В этом своем отчаянии она коснулась его руки.

Макмастер почувствовал это прикосновение, и на душе у него сделалось спокойно и сладостно. Но он упрямо смотрел перед собой. Ради ее же блага он не смел отвести взгляд от перекошенного яростью лица. Приближалась кульминация. Мистер Дюшемен уже добрался до английского перевода. Он положил ладони на скатерть, готовясь подняться, — он хотел выкрикивать непристойности стоя, да так, чтобы их слышали все гости. Больше медлить было нельзя.

— «Юнец остроязыкий» — крайне неточный перевод словосочетания риеr саllidе! Безумно устаревший...

Дюшемен, жуя, спросил:

— Что? Что? В чем дело?

— Любят в Оксфорде изучать подстрочники восемнадцатого века. Это, наверное, перевод Уинстона и Диттона? Очень на них похоже... — Макмастер взглянул на Дюшемена, чью пламенную речь он перебил, — священник с трудом понимал, что происходит, словно человек, которого разбудили в незнакомом месте!

— Это все какая-то похабщина из тех, что выдумывают пятиклассники. Если не хуже. Попробуйте заливное. Я вот сейчас угощусь. У вас рыба остыла.

Мистер Дюшемен взглянул в свою тарелку.

— Да! Да! — пробормотал он. — С сахаром и в уксусном соусе!

Боксер-чемпион вновь ускользнул к серванту — славный, тихий человек; ненавязчивый, как жук-могильщик.

— Вы ведь собирались мне кое-что рассказать для моей монографии, — напомнил ему Макмастер. — Что стало с Мэгги... Мэгги Симпсон. Шотландкой, которая позировала для картины «Женщина в окне»?

Мистер Дюшемен взглянул на Макмастера здравомыслящим, но растерянным и уставшим взглядом.

— «Женщина в окне»! — воскликнул он. — Ах да! У меня ведь есть акварельный набросок. Я сам видел, как она позировала, и купил набросок прямо на месте... — Он вновь оглядел стол, заметил у себя в тарелке заливное и начал жадно есть. — Красавица! — добавил он. — С очень длинной шеей... И конечно же она не пользовалась особым... уважением! Думаю, она еще жива. Но уже немолода. Видел ее пару лет назад. У нее дома было много картин. Редчайших, само собой! Она жила на Уайт-чапел-роуд. Разумеется, она была из того самого класса... — Он продолжил что-то бормотать, склонив голову над тарелкой.

Макмастер решил, что приступ кончился. Он ощутил неодолимое желание повернуться к миссис Дюшемен; лицо у нее было суровое, строгое. Он быстро сказал:

— Если он немного поест, желудок заполнится... и тогда кровь отольет от головы...

— О, извините! — простонала она. — Как же это ужасно! Я себя никогда не прощу!

— Нет! Нет... Что вы, ведь я для того и приехал!

Глубокие чувства оживили все ее бледное лицо.

— Какой же вы славный! — грудным голосом проговорила она, и они так и замерли, не сводя глаз друг с друга.

Вдруг Макмастер услышал крик у себя за спиной:

— Говорю вам, он заключил с ней сделку, dum casta et sola, конечно. Пока она целомудренна и одинока!

Мистер Дюшемен, внезапно почувствовав, что над ним более не властна некая темная, мощная сила, подавляющая его собственную волю, радостно вскочил, слегка задыхаясь.

— Целомудренна! — прокричал он. — А сколько намеков в этом слове... — Он оглядел широкую и длинную скатерть — она раскинулась перед ним, будто луг, по которому можно пробежать, разминаясь после долгого заточения. Прокричал три неприличных слова и вернулся к тону, очень характерному для участников Оксфордского движения[20]. — Но целомудрие...

И вдруг миссис Уонноп ахнула и взглянула на свою дочь: та чистила персик, а лицо ее медленно заливала краска. Миссис Уонноп повернулась к мистеру Хорсли, сидящему рядом, и проговорила:

— Полагаю, вы тоже пишете, мистер Хорсли. И наверняка что-нибудь куда более умное, нежели то, что интересует моих скромных читателей...

Мистер Хорсли, в соответствии с инструкциями от миссис Дюшемен, хотел было пересказать миссис Уонноп статью, которую писал о поэме «Мозелла» Авсония. Но он все медлил, и потому дама его опередила. Она принялась обстоятельно рассуждать о вкусах широкой публики. Титженс склонился к мисс Уонноп с наполовину очищенным инжиром в правой руке и сказал так громко, как мог:

— У меня для вас сообщение от мистера Уотерхауза. Он просил передать, что если вы...

Совершенно глухая мисс Фокс, которая тоже была не чужда писательству, заметила, обращаясь к миссис Дюшемен, сидевшей наискосок от нее:

— Думаю, сегодня будет гроза. Вы заметили, сколько мошек летает...

— Когда мой почтенный наставник, — вдруг прогремел мистер Дюшемен, — в день своей свадьбы сел в экипаж, он сказал своей невесте: «Мы с тобой заживем, как ангелы небесные!» Какие прекрасные слова! Я, кстати, после свадьбы тоже...

— О... нет! — вырвалось у миссис Дюшемен.

Все замолчали, будто переводя дыхание после быстрого бега. А потом продолжили говорить с вежливой оживленностью и слушать с большим вниманием. Титженс счел это величайшим достижением и оправданием английских манер!