Хозяин жизни - Надежда Мельникова

Снова этот приступ ревности. От него внутри какая-то безысходность и нервозность зреет. Даже я бы на месте «хозяина» держалась бы от себя подальше. Слишком сложно! Его сын всегда будет между нами.

А как же мы с Артуром? Похоже, нашему браку пришел конец. Притворяться я не могу, да и не хочу. Честнее будет уйти, чем остаться и обманывать. Так только больнее. Я за последний час четко поняла, что в нас больше не верю, что ошиблась, когда выбрала спокойную жизнь и правильного мужа.

Артур просыпается, когда наутро я, по неосторожности, хлопаю дверцей, вытаскивая вещи из шкафов и запихивая их в большую дорожную сумку.

— Маша? — хрипит он, держась за голову и приподымаясь на локте. — Ты че делаешь?

— Я не знаю, почему я за тебя пошла, Артур, — застываю я с кипой рубашек для работы, — прости. Я, правда, не знаю, я пытаюсь вспомнить, понять, с шести утра список составляю. Столбиками разлинеела тетрадку и плохое-хорошее писать стала. Да только с тобой это не работает, все как-то гармонично. Ни хорошего, ни плохо нет.

Артур продолжает держаться за голову, а я на кухню сходила, таблетку принесла, стакан ему сую.

— Маша, — сползает с кровати Артур, ничего не понимая. — Это потому что я напился? Да я же впервые. Я… Я просто силы не рассчитал.

Смотрю на него, минут пять смотрю. А потом снова собираться начинаю. Дрянь я бессовестная, хоть бы до вечера подождала, когда человеку голову отпустит. Но я не могу. Мне стыдно перед Артуром, он мне дорог по-своему, именно поэтому я не могу его обманывать. Изображать счастье и любовь там, где очевидно их нет. Была любовь, наверное... Не страстная и сумасшедшая, но трепетная точно была. Вот только Дусманис ее своими ручищами сильными задушил и в окно автомобиля выкинул. И именно в память о той, спокойной и нежной, я должна оставить Артура. Потому, что если родному человеку помочь хочешь, то пластырь надо резко рвать, не задумываясь, тогда не так больно.

— Маша, Маша, ну ты что? — качаясь, идет на меня, сумки мои хватает, а у самого глаза такие перепуганные, будто приведение встретил.

А я, миленький, и есть приведение, существо неодушевленное, потому что душу мою твой папаша вчера высосал своими поцелуями. Сердце с корнем выдрал и в карман засунул. А теперь Азалию в горшке поливает.

У нас у женщин просто все. Мы секс от чувств отличать не умеем. Мы сразу в омут с головой или в прорубь ледяную в морозы крещенские. И пусть ноги-руки немеют и кожа малиновая, но зато с ним. И не знаю я, когда это случилось, когда ты, мой собственный муж, раздражать меня стал, а он, твой отец, под кожу забрался. Не знаю, четыре года назад или на свадьбе, где он просто ходил, дышал, разговаривал. Но сердце мое бьется рядом с ним как бешенное, а тебя мне очень жаль. А жалость — это не то, с чем ложатся в постель.

— Прости, Артур. Я просто не могу.

— Что ты не можешь, Маш?! — переходит на крик Артур. — Вчера могла, а сегодня не можешь?!

На него смотреть страшно. В какой-то момент я даже думаю остаться, таким несчастным он выглядит. Оперся о косяк, голову свою держит. В мятой рубашке, наполовину выправленной из брюк, и с прической, которая нелепо сбилась торчком на затылке. Но ведь я не только себе. Я ему жизнь порчу. Я его кислорода лишаю своей жалостью. А вдруг повезет ему, вдруг встретит того, кто блог его оценит, фильмы исторические и смотреть на него будет, как я на его отца.

Но не об этом сейчас. Совсем не о том. Жмурюсь крепко-крепко. Только не вспоминать, не думать, не чувствовать.

Артур успокаивается, держится, губы сжимает, гордость в нем играть начинает. Лицо каменное делает, руки на груди скрещивает. Он думает, что если сейчас в позу встанет, я сама прибегу, когда перебешусь. Ведь именно так исторически сложилось. Но я не вернусь. Потому что дело совсем не в Артуре. И, приподняв сумку с пола, я вызываю такси и еду к маме.

— Я говорила, что этот брак совершенно дурная идея, — подхватывает шумовкой пельмени мама и накладывает мне на тарелку маленькие, кругленькие магазинные кусочки теста.

Натыкаю один из них вилкой и пожимаю плечами. Мне плохо. И не физически, мне морально плохо, из меня будто все соки высосали.

— Брак вообще дело тухлое, — садится напротив меня мама и щедро посыпает перцем свою тарелку.

Никогда не понимала эту ее любовь к изрядно острой пище.

— Сказал человек, который никогда в своей жизни замужем не был, — с грустью подкалываю я ее.

Без радости, чувствую себя абсолютно опустошённой.

— А что я там не видела, Маш? Носки грязные или трусы?

Снова пожимаю плечами, прожевывая пельмешку.

— Ну не встретился мне в жизни мужик, ради которого я в огонь, и в воду.

По моей коже пробегает дрожь. Отрываю глаза от маминого лица и туплю в тарелку. Чувствую до сих пор его прикосновения. Я встретила такого мужчину. Вот только кому от этого легче?

— Все какие-то серые, обычные, неинтересные, — смеется мама, поднимая вилку и указывая ею на меня. — Ну вот как твой Артур, примерно такие.

Усмехаюсь. Аппетита совсем нет, но я продолжаю есть по инерции.

— Любовник у меня есть. Федор Михалыч, ты его знаешь, с третьего подъезда, отлично выполняет свою часть сделки. Два раза в неделю по вторникам и четвергам он наполняет мое тело здоровьем.

Я вздыхаю и продолжаю есть. Через силу.

— Неужели тебе никогда не хотелось, чтобы он остался у тебя навсегда, ма?

— Упаси господи, — забавно перекрещивается мама и, несмотря на удушающую тоску, я снова усмехаюсь. — Вот жена его, Елизавета, замечательная женщина, у нее хватка такая мертвая, как у бульдога. Если ей надо, чтобы Федор прочистил сливные трубы, она его из-под земли достанет и сантехнический трос вручит.

Еще один громкий вздох с моей стороны.

— Тебе самой-то чистить некому, ма.

— А я сантехника приглашу, за деньги. Он мне, Машка, так прочистит тут все, что тебя в трубу запихнуть можно будет.

Грустно улыбаюсь. Моя остроумная мама, всегда умела поднять мне настроение, но в этот раз оно слегка дергается, словно удав, лениво приподнимает сонную голову и снова плюхается вниз. Мама смотрит на меня очень внимательно, а я собираю тарелки и ставлю их в раковину.

— Не волнуйся, доча, помиритесь, — подходит она ко мне, забирает вилку и обнимает, прижимая к большому материнскому сердцу.

На секунду становится легче. Все-таки мама, есть мама.

— Помиритесь, — повторяется она, — если, конечно, — мама запинается. — Если это не то, что я думаю.

— А что ты думаешь, ма? — спрашиваю я дрожащим голосом, утыкаясь в мамино теплое плечо.

— Что ты рога своему Артуру наставила. Но волнует тебя совсем не это. Тот, другой, тебя волнует. А его рядом нет и, судя по всему, не будет.